Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

С Елизаветой Петровной у меня связано воспоминание о богомолье, которое нами было предпринято в село Спас-Чекряк. В этом селе жил чтимый далеко за пределами своей округи священник, отец Георгий Коссов. К отцу Егору, считавшемуся прозорливым, люди шли за сотни верст, прося его советов и молитв. Дорога в Спас-Чекряк лежала на город Белев Тульской губернии, славившийся на всю страну яблочной пастилой братьев Прохоровых. Из Белева надо было ехать 30 верст на лошадях.

Два раза, вместе со старшими, я совершила такое паломничество; от первой поездки у меня осталось смутное воспоминание: помню только аскетическую внешность и проникновенный голос отца Георгия, служившего молебен в старой церкви (новая — только еще строилась) и сильную грозу, разразившуюся во время нашего пребывания в Спас-Чекряке. Молния ударила в нескольких шагах от меня и сбила с ног. К вечеру я стала совершенно желтая, поднялась тошнота и две недели меня лечили от желтухи, вызванной испугом.

В чем состояла беседа бабушки и мамы с отцом Егором, я достоверно не знаю (хотя имела на этот счет некоторые предположения), но когда через несколько лет в подобную поездку включились Сережа, Шурик и Ника, из отрывочных фраз я поняла, что отец Егор усмотрел что-то страшное в судьбе одного из младших мальчиков. Думаю теперь, что это касалось Ники, так как с точки зрения отца Егора «страшное» произошло именно с ним, а отнюдь не с Шуриком.

Мои догадки о предмете беседы бабушки и мамы с отцом Егором были основаны на том, что в то время аладинские умы волновало пришедшее из Петербурга известие: Валентина Гастоновна разводится с Курнаковым, чтобы выйти замуж за графа де Герна, скучноватого, но очень благопристойного француза более чем средних лет. Второй развод в семье? Это становилось уже чем-то хроническим! Позицию непримиримости занял на этот раз дедушка, с которым на почве возмущения случилось даже несколько сердечных припадков. Бабушка отнеслась к делу более спокойно; с одной стороны, тетя Лина всегда была ее любимицей, с другой — против Курнакова было выдвинуто вполне обоснованное обвинение в пристрастии к алкоголю.

Николай Николаевич, уйдя из военной службы, поступил в правление одного из частных петербургских банков, и обществом тети Лины стали финансовые круги столицы. В доме Курнаковых, где когда-то звучали донские имена Граббе, Иловайские, Жеребцовы, теперь упоминали Варшавских, Гинзбургов и даже Митьку Рубинштейна. Я говорила о легкости, с которой моя тетка поддавалась внешним влияниям. Ее суждения часто грешили непоследовательностью, зато всегда выражались во весь голос и с большим апломбом.

Увлечением петербургского периода ее жизни стал балет. Толчком, направившим интересы тети Лины к этому виду искусства, было, я полагаю, то обстоятельство, что Виктор Дандре, с которым ее связывала старая, а следовательно нержавеющая любовь, из бедного студента превратился в небедного члена городской думы и женился на знаменитой Павловой 2-й. В квартире Курнаковых появился большой портрет этой поистине изумительной балерины. Тетя Лина абонировала ложу бельэтажа Мариинского театра и стала судить о тонкостях хореографического искусства с присущим ей апломбом. Особенно смешно было, когда слова матери о балете повторял хорошенький белокурый Ника, с большой тщательностью и любовью воспитываемый милейшей Эммой Александровной Бекман, много лет жившей в нашей семье в качестве гувернантки. В детские годы Ника посещал находившуюся на Литейном образцовую подготовительную школу «Kaiserschule», а потом автоматически перешел в среднюю «Annenschule». (И тут и там преподавание велось на немецком языке.)

Когда в 1906 году на орбиту тетилининой жизни попал граф де Герн, с ним вместе проникли новые и очень сильные влияния. Граф был типичным представителем провинциального французского дворянства и ревностным католиком. Последнее обстоятельство отразилось на всем дальнейшем ходе жизни тети Лины, а пока что значительно осложнило ситуацию, поставив на ее пути к графской короне препятствия почти непреодолимые. Первое из них заключалось в том, что граф де Герн с давних пор был обвенчан с дочерью маркиза де Сегюра, а католическая церковь не признает развода, вернее, признает в самых исключительных случаях. К счастью для успеха данного дела, случай графа де Герна оказался как раз редчайшим и исключительным. Насколько я могла понять из ведшихся в моем присутствии разговоров, молодая супруга графа, именуемая моей теткой «cette horrible femme», выйдя из церкви, пожелала мужу всего хорошего и отправилась на квартиру к своему брату графу де Сегюру, с которым и прожила всю жизнь, появляясь в свете и фигурируя в заметках парижской хроники под именем графини де Герн.

Оставшись в одиночестве, граф удалился в родовое имение на севере Франции (около Дуэ) и зажил там, деля свои досуги между церковью и охотой. Вся его семья была клерикальной: две сестры постриглись в монахини, причем одна приняла такой строгий постриг, что видеть ее можно было очень редко и только через решетку. Семейные портреты, которые мне довелось видеть много позже в Париже, демонстрировали почтенные лица в одеждах католического духовенства или в мантиях высших чинов магистратуры. Рыцарские доспехи отсутствовали.

О материальных ресурсах семьи де Герн я ничего не знаю, слышала только, что граф потерпел финансовую катастрофу, отдав крупную сумму денег некоему Элидуасселю, прожектеру плантаций сахарного тростника на Кубе, и не получив ни франка обратно. Следствием потери личных средств стало то, что граф появился в Петербурге в качестве представителя французского капитала, вложенного в Макеевские металлургические заводы на юге России. Тут он познакомился с Валентиной Гастоновной, пленился ею и стал хлопотать о разводе.

Приняв в соображение исключительные обстоятельства дела, Ватикан удовлетворил прошение графа де Герна и расторг его фиктивный брак с m-lle de Segur . Главное препятствие было устранено, но оставалось второе, не менее серьезное. Католическая церковь, признавая православный брак, ни во что не ставит наш развод. Для того чтобы граф мог венчаться с разведенной православной церковью тетей Линой, нужно было получить dispense du Pape , то есть особое разрешение Святейшего престола. У ксендзов церкви святой Екатерины в Петербурге должен был состояться суд, и к моему отцу обратились от заинтересованных сторон с просьбой выступить в качестве свидетеля. Он должен был удостоверить, что, «самодурка-мать заставила бедную Лину, из соображений оголтелого национализма и лжепатриотизма, выйти по принуждению за казака Курнакова и забыть о храбром французе Дюфане де Шуазине». На эту просьбу папа смеясь сказал: «Когда речь заходит о том, чтобы рассказывать ужасы о моей невестке, я на всё готов!».