Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

В полумраке спальни с завешенными портьерами, на широкой кровати под шелковым темно-лиловым одеялом и ворохом кружев с лиловыми бантами, я увидела Лизу. Глаза ее лихорадочно блестели, на лбу лежал холодный компресс, тут же в тревоге суетились медики. Уловив произнесенное кем-то «fausse couche» [72] Выкидыш ( франц .). , я тихонько удалилась.

Каково же было мое удивление, когда, вернувшись домой, я услышала веселый смех и увидела мирную картину: Шурик и Мурка (муж «умирающей» жены), которым удалось выудить из приготовленных к свадьбе запасов бисквитный торт с жидким ромовым кремом, известный под названием «Arc-en-ciel» [73] Радуга ( франц .). , сидели за столом и серебряными ложками уписывали этот торт, по временам с громким хохотом, выхватывая друг у друга лучшие куски. Когда я вошла, они принесли третью ложку и пригласили меня к ним присоединиться, обещав у меня кусков не выбивать. Это была очень поучительная картина для сторонников ранних браков!

На следующее утро выяснилось, что Лизе стало лучше, и венчанье, назначенное на три часа дня в Удельной церкви, может состояться, хотя и без Лизиного присутствия.

И вот 17 апреля мы с Шуриком подымались по той самой лестнице с бронзовыми зубрами внизу и помпейскими фресками наверху, по которой в детские годы проходили к обедне в сопровождении Юлии Михайловны. Теперь мы были взрослыми, но обладали счастливым детским неведением того, что нас ожидало впереди!

Съезд карет и автомобилей перед Главным управлением Уделов был так велик, что на некоторое время прекратилось трамвайное движение. От Кирочной улицы до Литейного моста недвижной цепью стояли вагоны, подавая безнадежные звонки, пока задние не пошли к своей конечной цели окружным путем.

Лестница и вестибюль были уставлены тропическими растениями из красносельских удельных оранжерей. Как и в былые дни, венчанье совершал совсем уже состарившийся отец Ветвеницкий, пел хор Архангельского и похожую на дворцовый зал церковь заполняла элегантная сдержанно-любезная петербургская светская толпа, которая на этот раз оказалась выведена из привычного равнодушия видом юной венчающейся пары, воскрешавшей трогательные и всем знакомые образы Ромео и Джульетты, Дафниса и Хлои и им подобных. Дамы поднимали глаза к небу и говорили: «Они так трогательны!» Не имея склонности к штампам, я все же находила, что жених и невеста очень милы.

Шурик, которого я в первый раз видела во фраке, стоял перед аналоем с присущей ему свободной элегантностью, а рядом Татьянка — в фате и не доходящем до пола белом платье — напоминала идущую к первому причастию девочку-католичку. Юматовы, следуя последней моде укороченных платьев, отказались от традиционного венчального платья с треном. Короткое платье было менее декоративно, но на 16-летней Татьянке имело свой стиль.

На Лидии Анатолиевне эта мода, к которой еще не привык глаз, выглядела менее удачно. В большой черной шляпе и стоящем наподобие колокола «укороченном» платье из светло-серой тафты, Лидия Анатолиевна была похожа на абажур. (Довольно меткое сравнение, пущенное не то мамой, не то ее сестрой.)

Я уже хотела добавить, что и тут мои родители выглядели лучше всех, но боюсь, что буду заподозрена в недостаточной объективности, и умолкаю.

Когда молодые выпили из одной чарки и поцеловались, начались поздравления, происходившие в одной из примыкающих к церкви зал. По стенам стояли открытые буфеты, и лакеи разносили на подносах шампанское, сандвичи, чашки с шоколадом, всевозможные торты, конфеты и фрукты. В 9 часов вечера мы уже провожали молодых, уезжавших с Николаевского вокзала в Царевщину. Когда поезд отошел, заплаканная Лидия Анатолиевна стала усиленно приглашать меня поехать ужинать в ресторан с ее знакомыми, но папа быстро наложил veto на этот проект, сказав: «Тебе нечего там делать», и повез меня на Моховую, откуда я через два дня вернулась к московским пенатам.

В один из своих приездов в Попелево летом 1916 года Борис сказал, что у него есть возможность получить казенную квартиру в Кремле, чему я, конечно, была очень рада. Хлопоты по переезду с Молчановки взял на себя он, так что осенью, возвращаясь в город, мы с Димой приехали уже на новое место.

Квартира наша находилась в так называемом офицерском флигеле, старинном здании, стоявшем как раз напротив Троицких ворот и являвшемся продолжением петровского Потешного дворца. Занимаемые нами три комнаты располагались веерообразно в верхнем этаже этой фундаментальной постройки. Средняя комната, столовая, имела почти треугольную форму, потому что окна ее выходили на ребро срезанного угла дома. Из квадратных окон первой комнаты — гостиной — открывался вид на Кутафью башню, Манежную площадь и Воздвиженку. Широкий коридор вел в кухню. По коридору налево была небольшая комната, где жила Ариша (теперь в роли Диминой няни) с шестилетней дочкой Шурой. В кухне распоряжался денщик Бохонько-Глаз — сорокалетний уроженец города Кобеляки Полтавской губернии, мнивший себя прекрасным поваром. Днем на подмогу приходил из роты солдат Сергей Ефимов, стоявший на значительно более высокой ступени развития, чем Василий Глаз. Это был высокий плоскогрудый человек с впалыми щеками и умными глазами. Я часто заводила с ним беседы на различные темы и всегда старалась предотвратить его конфликты с Борисом (Ефимов иногда манкировал по службе).

Пребывание у нас денщика Сергея имело следствием то, что в одну прекрасную ночь мне пришлось отвезти Аришу в родильный дом и через некоторое время у нас в квартире запищал еще один младенец. Это было среди зимы, весной наступила революция, и мы покинули Кремль. Ариша с детьми уехала в Тульскую губернию, Сергея мы потеряли из виду, но значительно позднее оказалось, что еще в бытность свою у нас он был связан с революционными организациями.

Дима ознаменовал свой приезд в Кремль тем, что стал ходить и самостоятельно пересек гостиную из угла в угол. Ему пошел второй год, у него отрасли мягкие льняные волосы и в пикейном платье он походил на девочку. В раннем возрасте он мало болел, но был бледен. Я в душе обвиняла себя в том, что слишком рано бросила его кормить, и, чтобы нагулять ему румянец, добросовестно катала его в коляске по Кремлю. В теплую погоду мы с ним сидели иногда на постаменте Царь-пушки, как раз напротив маленького окошечка в стене Чудова монастыря, где под вывеской «Просфорня» продавались известные всей Москве теплые и мягкие просфоры.

Вспоминаю забавный случай, вызвавший переполох в кремлевских казармах. Проездом с фронта в Гатчину или обратно «морганатический двор» находился в Москве, и мама приехала на свидание с мужем, сопровождавшим великого князя. Все жили в гостинице «Националь». Наталия Сергеевна ни на шаг не отпускала от себя маму, с которой ей, по-видимому, было весело и приятно. (Моя мать обладала исключительным даром создавать уют для окружающих.) Двенадцатого октября мама, однако, сказала: «Ну, сегодня Танин день рождения, и я вас покидаю». После чего Михаил Александрович предложил всем вместе ехать поздравлять новорожденную, а Наталия Сергеевна напомнила, что сначала надо запастись подарком. Двумя часами позднее автомобиль с императорским штандартом остановился у подъезда офицерского флигеля кремлевских казарм. Из него вышли великий князь, Наталия Сергеевна с подарком в руках (это была вышитая чайная скатерть), мама, Вяземский и Николай Николаевич Джонсон [74] Последний личный секретарь и друг великого князя. . Наша квартира огласилась смехом и приветствиями в мою честь. Михаил Александрович подхватил на руки Димку, стал подбрасывать его к потолку, Димка радостно визжал, в коридоре толпились ошеломленные этим зрелищем солдаты, а я поила всех чаем.