Мария Бутина - Тюремный дневник

– Ну, не знаю. Я не знаток, честно говоря, – ответила я, не желая обидеть человека, от которого сейчас зависела моя дальнейшая жизнь.

– А вы попробуйте, вдруг понравится, – мистер Хьюз снова стал раскачиваться на стуле. – Можете идти.

– Сэр, то есть мистер Хьюз, так в какое отделение вы меня определили?

– В В1. Идите уже. Скоро увидимся, – закончил собеседование он.

Итак, меня, видимо, определили в общий режим. Мистер Хьюз не смотрел на меня с подозрением или удивлением. Кажется, даже не признал во мне знаменитую русскую ведьму. Это было очень хорошо.

Вскоре нас повели в отделение. Когда мы вышли из здания, моему взору открылся огромный, нет, даже бесконечно огромный двор. По центру раскинулась ярко-зеленая лужайка, на ней росло несколько высоких мощных деревьев, по периметру сада шли бетонные дорожки с выходящими на них ступеньками из длинных одноэтажных кирпичных бараков. В самом центре двора возвышался флагшток с желтым тканевым треугольником. Всюду шныряли группы женщин в такой же форме, как и моя, казавшиеся мне, человеку, который почти четыре месяца провел в полной изоляции от людей, целыми ордами. По пути мы оставили нескольких прибывших со мной заключенных в здании с надписью: «С», а моим новым домом оказался барак с латинской буквой «В» с противоположной стороны. В помещении было очень холодно, хотя на улице было, наверное, под 40 градусов влажной тропической жары. В маленьком узком коридорчике по центру была комната с дверью и большим стеклом, откуда нам навстречу вышел надзиратель. Мне он приказал идти направо, а остальным налево. Я потянула на себя ручку деревянной синей двери и вошла в корпус отделения В, вернее его северного крыла. Как я потом узнала, все отделения делились на два крыла. Заходить в чужие отделения строго запрещалось.

Внутри было четыре длинных ряда железных нар, составленных по четыре в каждом закутке, отделенном невысокой, не больше полутора метров, бетонной стеной. Моя койка за номером 092 располагалась посередине отделения, в четвертом закутке или «кубе», как их называли. Отделение громко жужжало. Там было, наверное, около 150 женщин, а в узеньких проходах между койками два человека могли разойтись с трудом, потому останавливаться было нельзя. Я быстро дошла до своего куба. Там кроме меня была только еще одна женщина, на полке под моей.

– Привет, – улыбнулась я, – кажется, я теперь твоя соседка сверху.

– Ну, привет, – нахмурилась она, – странно, ты уверена? Мне никогда не давали соседок. Я не очень схожусь с людьми. Кстати, для информации – соседка тут называется «банки».

– Спасибо, – продолжала улыбаться я, стараясь растопить лед несколько прохладного приема. Надо было предпринять все усилия, чтобы подружиться с банки. В таком замкнутом перенаселенном пространстве конфликт был бы фатален. Вдобавок я наслушалась историй от Фэнтези про тюремные порядки, так что, хоть я и была проинструктирована, как постоять за себя, на практике я бы вряд ли решилась это применить. – Кажется, это действительно моя койка. Но ты не переживай, я очень тихая, обычно читаю, так что я тебя ни чуточки не побеспокою.

– Тогда все будет хорошо. Мы поладим, – на этот раз искренне улыбнулась она. – Лиза, – женщина протянула мне руку.

Моя первая соседка, вернее банки, была пятидесятилетней белокожей американкой с классической мужской фигурой: широкие плечи, узкий таз и небольшой «пивной» животик под внушительного размера грудью. На ее голове были собраны в хвост наполовину седые русые волосы, на бледном морщинистом почти квадратном лице с тяжелым подбородком и узкими губами красовались прямоугольные очки в тонкой серой оправе.

– Мария, – ответила на рукопожатие я. – Уверена, Лиза, мы поладим. Со мной легко.

Ни Лиза, ни кто-либо еще в отделении не проявил никакого интереса к моей персоне. Это было очень хорошо.

Моя банки быстро ввела меня в курс дела. Как оказалось, все заключенные были обязаны работать – сперва три месяца на кухне, а потом – как устроишься. Варианты были разные – от репетиторства на курсах по подготовке заключенных к экзаменам до электромонтеров и садовников, в зависимости от наличия свободных мест и необходимой квалификации. Новички получали две свободные недели до распределения. Лиза работала мясником на кухне и очень гордилась своей должностью. « Миленько, – про себя подумала я. – Соседка-мясник – это то, что нужно » . Но, как потом оказалось, втайне Лиза всегда мечтала быть парикмахером. В тюрьме был вариант выучиться на эту профессию, если у тебя оставалось чуть больше года до освобождения. Лиза мотала пятнадцатилетний срок за распространение детской порнографии, и до выхода на свободу ей как раз оставалось пару лет, так что она вовсю готовилась сдать экзамены на поступление в школу парикмахеров на территории учреждения.

– Я, наверное, в репетиторы пойду, – рассказала я Лизе, – я уже с опытом, так скажем.

Фэнтези строго-настрого запретила мне говорить о том, за что меня осудили и сколько мне осталось. Это, по ее словам, считалось признаком дурного тона. Впрочем, Лиза и не спрашивала, так что это упрощало задачу. Если кто-нибудь все-таки приставал с таким вопросом, ответ, заученный во время общения с Фэнтези, был всегда один: «Не так уж и долго».

– Ты больная? – вдруг спросила банки.

– Нет вроде, а что? – удивилась я.

– Ты слишком худая какая-то.

– Да нет вроде, – замялась я, понимая, что уже почти год не видела себя в зеркале, так что все могло быть. Есть от нервного напряжения не очень получалось, но я старалась не забывать приемы пищи. Но результата этих попыток я не видела.

– А где здесь туалет? – аккуратно осведомилась я у Лизы.

– Там же, где и душ, – в конце коридора. Сразу видно, первоход, – хихикнула она.

Я отправилась в тюремную ванную комнату. Увидев невысокие туалетные кабинки, дверцы которых закрывались на шпингалет, я чуть не расплакалась. Такого удовольствия я была лишена целых 11 месяцев. На сто пятьдесят душ в отделении было шесть душей, восемь туалетных кабинок и 12 раковин вдоль стены напротив. А над ними, о чудо, были настоящие прямоугольные зеркала.

То, что я увидела, повергло меня в шок: на меня смотрело худющее лицо с впалыми щеками и взъерошенными волосами, которые спускались по плечам до самого пояса. «Если мама увидит меня в таком виде, – подумала я, – она же не переживет». Дело и вправду было очень плохо. Я потеряла, наверное, килограммов 20–25 и вдобавок ко всему постарела лет на 10. Я была согнута как вопросительный знак, из-за чего подбородок на длинной шее, как у цыпленка, уехал куда-то далеко вперед, а по бокам болтались тощие руки, скорее похожие на обтянутые кожей кости с синими венами. Я уже давно подметила, что и память стала меня подводить – я забыла домашний адрес, а вопрос о том, где я проживала в США, и вовсе загонял меня в тупик.