Мария Бутина - Тюремный дневник

– Вы, наверное, голодны. Держите, – настаивала она, сунув мне в руку тульский пряник. – Что-то еще? Я сейчас принесу.

– Ничего не нужно, – ответила я, – я совсем не голодна. Просто позвоните папе, – как мантру, повторяла я.

– Дима уже звонит! Не волнуйтесь, – ответила она, смотря на меня глазами, полными сочувствия и доброты.

– Знаете, если это, конечно, несложно, – начала я, – можно просто много воды? Они не давали мне пить.

– Господи, – всплеснула она руками, – конечно. Как же я… Сейчас принесу. Секундочку.

Люди в проходе смотрели на меня огромными от удивления глазами, кто-то даже достал телефон и фотографировал меня, а я лишь все глубже вжималась в кресло, стараясь спрятаться от неожиданного и нежеланного внимания. Мне было непонятно, почему всем этим людям так интересно посмотреть и запечатлеть в своих смартфонах грязную и измученную девушку в спортивном костюме.

– Мария, – снова появился бортпроводник Дима, – как только мы взлетим, я переведу вас в бизнес-класс.

– Не надо меня в бизнес-класс, – замотала я головой, продолжая сжимать посадочный талон в руке, – мне тут очень хорошо. У меня есть билет, и я останусь здесь.

– Мария, вы не понимаете, я обязан это сделать, иначе мы парализуем весь самолет. Меня же уволят!

– Не надо, Дмитрий, – продолжала упорствовать я. – Пересадите в бизнес-класс вон ту девушку с ребенком, например, ей нужнее, а мне и тут очень хорошо.

– Ладно, обсудим, – вздохнул бортпроводник и отправился помогать пассажирке поднять тяжелую сумку на полку для ручной клади.

На место Дмитрия заступил другой человек в джинсах и черном свитере:

– Мария, я из РИА-Новостей. Мы бы хотели…

– Я не буду давать комментариев. Я просто хочу домой. Пожалуйста.

– Я понимаю, но, пожалуйста, поговорите с Марией Захаровой, – он протянул мне телефон, на экране которого была фотография знакомой мне, как, впрочем, и всему миру, официального представителя российского МИДа. Я уставилась на маленький экранчик, на котором бежали секунды звонка, пытаясь понять, не обманывает ли меня журналист и почему Мария Захарова будет разговаривать со мной. Я устала от обмана, лжи и предательства, но решила все-таки поверить и взяла из рук мужчины телефон:

– Алло, – тихо сказала я.

– Мария, здравствуйте! Вы – молодец. Все закончилось. Слышите? Вы очень скоро будете дома. Ваш папа приедет со мной встречать вас возле самолета. Пожалуйста, поговорите с прессой – мы все так вас ждали, мы боролись за ваше освобождение каждый Божий день. Россия очень ждет вас, Маша, – сказала трубка.

Я узнала знакомый голос. Это была действительно Мария Захарова. Журналист не обманул.

– Мария, понимаете, я не могу, – подавляя в себе желание заплакать, сказала я.

– Можешь! Ты сильная! Соберись, – строго сказала Мария Владимировна.

Этот уверенный, спокойный голос моментально привел меня в себя.

«Они же так боролись за меня, а я сейчас что? – подумала я. Спрячусь и заплачу? Нет! Никогда. Я обязана быть сильной и рассказать миру правду. Иначе все это зря», – подумала про себя я, а Захаровой только ответила:

– Хорошо, Мария Владимировна.

Слезы высохли, я повернулась обратно к журналисту РИА-Новостей и спокойно сказала:

– Задавайте ваши вопросы.

Меня все-таки пересадили в бизнес-класс, чтобы не беспокоить пассажиров постоянными вспышками фотокамер и видеосъемкой. Когда самолет приготовился к взлету, всех разогнали по своим местам, и я получила немного времени побыть наедине с собой. Я посмотрела в окно иллюминатора на последние красные лучи заходящего солнца, закрыла глаза и прошептала до боли врезавшуюся в память цитату из маленького календарика, который я держала у изголовья своей кровати в одиночной камере: «Господи, спасибо Тебе, что Ты не оставил меня. Ибо сказано: Будешь ли переходить через воды, Я с тобою, – через реки ли, они не потопят тебя; пойдешь ли через огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя». Это был мой последний закат по ту сторону Атлантики, и через пару часов я увижу свой первый рассвет по эту.

Самолет начал медленно снижаться, мягко коснулся посадочной полосы и подкатил к зданию аэропорта. Наконец, бортпроводники открыли двери и пригласили к выходу… только меня, приказав всем оставаться на своих местах. В дверях стояли люди в зеленой военной форме, российские пограничники, и вместо новой тюрьмы, которой так пугали меня ФБР по возвращении на Родину, они сдали меня прямиком в объятья папы. Забыв про все на свете, я бросилась на него, обнимая, бесконечно повторяла: «Папа я дома. Слышишь? Я больше никогда-никогда не уеду».

Следующие два дня прошли под неустанным вниманием десятков, а то и сотен видеокамер российских журналистов. Наконец мы с папой улетели домой, в родной Барнаул. Во время ночного рейса я тихонько поглядывала на дремавшего отца, его уставшее, но спокойное и счастливое родное лицо. Утром, еще под покровом темноты, нас встретили мама, бабушка и подруги моей сестры. Дома мама настойчиво отправила меня спать.

Когда я открыла глаза, было уже давно за полдень. «Сколько же я проспала?» – подумала я. Это была первый полноценный сон, которому я отдалась впервые за последние четыре дня. В ногах вяло потянулась маленькая черная кошка с белым пятнышком на шее.

Кошку звали странным именем Вася, сокращенно от Василиса. Второй представитель дворовой породы кошачьих в дополнение к единственному хозяйствовавшему ранее Мейсону появился в доме, как по волшебству, в день моего ареста полтора года назад. Теплым тихим июльским вечером мама наводила порядок в бане. Где-то вдалеке перекликались друг с другом мелодией сверчки и тянуло запахом костра, солнце клонилось к закату, отдавая свои владения в объятья темноты. Вдруг что-то юркнуло у маминых ног, она вздрогнула, холодные мурашки, словно электрошоком пробежали по телу и вызвали оцепенение в плечах. Сердце будто почуяло неладное. Оглядевшись вокруг и убедив себя, что произошедшее просто почудилось, мама вдруг увидела маленький черный пушистый комочек, который смотрел на нее большущими зелеными глазами и, наконец, выдавил из себя жалобное «Мяу!».

– Только тебя-то нам и не хватало, – вздохнула мама. – Иди отсюда. Иди домой. А ну, брысь!

Но комочек не сдавался. Еще одно жалобное, но настойчивое «Мяу» раздалось из розовой пасти с красным язычком.

– Я тебе говорю – уходи, – приказала котенку мама.

Но дар убеждения не подействовал, и кошка хвостиком отправилась за мамой по бетонной дорожке к дому через стройные ряды цветущих грядок, запрыгнула на подоконник и жалобно заглядывала внутрь кухни, всем своим видом показывая, что отступать не собирается.