Мария Бутина - Тюремный дневник

Следующая задача – успокоить нервы, которые от недостатка сна и происходящего ужаса стали, как струна, вдобавок ко всему отсутствие связи с родными и с людьми в принципе, с которыми можно было поговорить. Пока я не осталась в изоляции, я слабо представляла, как важен социум. Человек не рожден быть один, и со временем без контакта с людьми начинает постепенно сходить с ума, постоянно прокручивая в голове самые ужасающие картины возможного будущего. Решение пришло из прошлого – всю свою сознательную жизнь я занималась спортом – в школе волейболом и единоборствами, потом – танцами, дальше меня увлекло троеборье, а позже я втянулась в бег на длинные дистанции. Подходя ко всему основательно, как меня учили родители, я много читала о пользе спорта и питания в жизни человека, а оттого знала, что физическая нагрузка благотворно влияет на психику. Я написала на клочке бумаги себе программу занятий спортом на своих два на два доступных метрах бетонной камеры. Она включала в себя приседания, отжимания, прыжки и бег на месте, упражнения на пресс и даже элементы танцев. Каждое утро после пересменки я стала тщательно выполнять свой комплекс упражнений.

Дальше – питание. Кормили в основном калорийной, но при этом совершенно бесполезной пищей, вроде постоянных бутербродов из отсыревшего белого или серого хлеба, картофеля и сладкой воды с красителем в пластиковых мешочках, которые я уже научилась ловко разгрызать со времен пребывания в камерах ожидания окружного суда. Иногда все же перепадали овощи и соевое мясо. Задача тут проста – человек должен выглядеть пухлым хомяком, чтобы можно было легко заявить: «Вон, смотрите, у нас хорошо кормят». То, что в это время произойдет с человеком внутри – совершенно не важно. Плюс такая пища обходится в копейки и практически не портится.

Не буду утомлять читателя неудобными подробностями о том, что происходит с пищевым трактом организма, забиваемом исключительно хлебом и картофелем, думаю, это понятно. От нервов и недосыпа есть не хотелось, но это был вопрос выживания. Так, пока российские консулы боролись за какое-то улучшение моего питания, настаивая на добавлении в диету овощей, я начала распределять имеющуюся еду на маленькие порции, чтобы хоть как-то облегчить работу желудку. А пока надзиратели не видели, заворачивала в обрывки целлофана, в котором мне выдали изначально униформу, то немногое ценное, что перепадало в питании. Потом прятала это в металлическом ящике для вещей в ногах кровати на полу камеры, чтобы питаться, когда ничего полезного не давали. Благо в камерах было так холодно, что спрятанные запасы долго не портились. Это, признаюсь, продолжалось недолго. Мою камеру регулярно обыскивали и, наконец, обнаружили мои заначки – целлофан отобрали, а раскладывать еду на грязные полки было гигиенически небезопасно (не хватало еще подхватить дизентерию). Да и орды муравьев, которые были моими сокамерниками, почувствовав съестное, собирались на пир. Такой расклад меня не устраивал, потому что укус муравья штука очень болезненная и долго не заживает.

Следующая первостепенная задача – добиться телефонной связи с родителями, которые не слышали моего голоса вот уже три недели с момента моего ареста. Конечно же, это было «по технической причине». Тут снова помогали консулы и адвокаты, постоянно осаждая тюрьму и Госдепартамент США гневными письмами о нарушении прав человека и, к счастью, мудро не забывая рассказать о происходящем в средствах массовой информации. Почти месяц спустя это все же возымело желаемый эффект.

Я никогда не забуду свой первый разговор с отцом. Трясущимися руками, не от страха, а от волнения, что я не смогу сдержать слез, услышав родной голос, и тем самым еще больше расстрою родителей, я набрала папин номер. Единственный номер, который я всегда знала наизусть.

– Привет, Маш. Ты как? – голос в телефонной трубке дрожал, отец едва сдерживал слезы. Я никогда не видела, чтобы папа плакал, а потому дрожь в его голосе буквально разрывала мне сердце. – Я не знаю, сколько у нас времени, но я должен тебе задать один важный вопрос, – продолжил он. – Есть ли что-то такое, что я о тебе не знаю?

Вопрос буквально выбил меня из колеи.

– Да что ты, пап, побойся Бога. Мы же с тобой разговаривали каждый день. Помнишь? Ты знаешь обо мне больше, чем я сама о себе, – выдавила я из себя сквозь наворачивающиеся слезы.

– А, ну хорошо. Я так и думал. Я люблю тебя, дочь.

В трубке что-то защелкало, и звонок прервался.

«Кто такая мисс Бутина? Обвиняемая в шпионаже россиянка предложила секс за доступ к власти».

«Сценарий фильма “Красный воробей” оказался реальностью! Кремлевская секс-шпионка Мария Бутина останется в тюрьме до суда».

За пару месяцев до моего ареста кинотеатры всего мира возвестили о новом шпионском триллере «Красный воробей». Это история молодой женщины, разведчика специального подразделения КГБ, ориентированного на взращивание особого типа агентов – шпионок-соблазнительниц. На секретной базе, где-то под Казанью, воспитывают «красных воробьев», у которых одна задача – совратить противника, а потом выпытать у него в состоянии экстаза секретную информацию, собрать компромат или, при идеальном сценарии, перевербовать партнера на сторону коммунистов. Фильм был основан на одноименной трилогии экс-агента ЦРУ в Москве, который щедро приправил свои больные фантазии о «настоящих методах работы КГБ» зарисовками столичной жизни, многочисленными пикантными сценами, ломаными русскими словами, часто невпопад, и даже рецептами традиционной русской кухни. Фильм был третьесортной смесью эротики и пушек, впрочем, ничего оригинального – типичная голливудиана, но пришелся «к столу», вернее, был выпущен в удачное время – в самый разгар поиска российского следа в американских бедах.

На мою студенческую жизнь этот фильм оказал эффект разорвавшейся бомбы – многие сочли меня живым воплощением Вероники, главной героини картины. Сыграло свою роль мое внешнее сходство с актрисой, но больше всего сказалась искренняя вера американцев в то, что именно так и работают российские спецслужбы. Меня исключили из числа приглашенных на студенческие вечеринки, сидеть со мной за одной партой оказалось не comme il faut, на занятиях часто слышались колкие шуточки и комментарии о моих «друзьях и тренерах из КГБ» (факт исчезновения этой службы вместе с Советским Союзом для многих магистров международных отношений так и остался непознанным). Из друзей в социальных сетях меня стали зачищать, а особо смелые особи мужского пола, ссылаясь на сюжет фильма, стали пописывать странного рода смс-сообщения в стиле: «Тебе жалко, что ли?! Покажи пару приемчиков из своего секс-арсенала». Смельчаки сразу отправлялись в бан, на студенческие вечеринки я в любом случае была не особо ходок, проводя в библиотечных залах все дни, включая выходные, а соцсети меня тревожили и вовсе в последнюю очередь. Единственное, пожалуй, что было задето по-настоящему – это честь моей порядочной семьи, которая из-за мерзких инсинуаций вдруг стала частью сплетен и шуток «ниже пояса».