Мария Бутина - Тюремный дневник

Когда меня арестовали, создатели фильма «встали в очередь в кассу» – низкопробная картина стала действительно культовой в прокате. Надо же! «Взяли» реального секс-шпиона! А прокуратура довольно потирала руки – какая находка: у девушки-студентки, с отличием защитившей всего месяц назад диплом, могли найтись сочувствующие, а у кремлевской соблазнительницы – никогда.

«По крайней мере один раз Бутина предложила секс в обмен на должность в лоббистской организации», – гласил текст обвинения, главной целью которого было не дать суду отпустить меня под домашний арест, а оставить в тюрьме, где можно проще выдавить необходимые прокуратуре слова.

– Бутина, страховка на машину и ключи на столе на кухне.

– Спасибо, Дим. Денег нет. Может, натурой?

– Бутина, иди ты. Ненавижу рыжих. Секс с тобой меня не интересует.

– :)

Именно этот короткий смс-диалог в далеком 2015 году с давним другом и единомышленником из движения «Право на оружие» Дмитрием Кисловым до сих пор был скрыт от глаз общественности и журналистов.

Дима был моей правой рукой, он помогал мне во всем – от связей с прессой и сборов сторонников до самых банальных просьб вроде той, которую «продавали» прокуроры в качестве предложения интима за продвижение по службе. На самом деле в тот день Кислов, видя, что я не справляюсь с объемом возложенных на меня задач по руководству многотысячным общероссийским движением, по-дружески помог мне, забрав мой автомобиль, старенькую, купленную в кредит, Хендэ Элантру после ежегодного техобслуживания, оставил ее у подъезда съемной квартиры в Москве, а ключи и страховой полис – на кухонном столе. Разумеется, мои обвинители это прекрасно знали, прочитав каждую букву нашей переписки, но представлять эти слова в реальном контексте ни судье, ни общественности не стали, выдав желаемое за действительное. Именно на основании этих слов я из магистра международных отношений, соискателя ученой степени и правозащитника превратилась в падшую женщину, для которой моральные принципы и честь – ничто, цель оправдывает средства, а главный метод, которым я, оказывается, пользуюсь в жизни для продвижения по службе, – постель.

«Вы бы как-то аккуратнее, что ли, – пожурила прокурора Эрика Кенерсона судья в длинной черной мантии с белым кружевным воротничком, горделиво восседая, будто королева на троне, в кресле судьи на высоком помосте, небрежно помахивая бумажным красным веером в китайском стиле. – Мисс Бутина все-таки молодая девушка. Мне достаточно было пяти минут, чтобы понять, что это переписка между двумя старыми друзьями».

В моей душе вспыхнул луч надежды, но тут же угас. Судья приняла во внимание мое российское гражданство и согласилась с прокуратурой, что окажись я под домашним арестом, российские дипломаты обязательно выкрадут меня и под покровом ночи в машине с дипномерами увезут, а потом спрячут за высокими неприступными стенами посольства России в американской столице.

Раз – и громким стуком деревянного молотка меня «запечатали» в тюрьму на долгие месяцы, два – и на дело наложили гриф «секретно», три – моим адвокатам запретили высказываться в СМИ в мою защиту.

Из-за постоянной смены надзирателей у тюремной администрации, наконец, кончились кадры, и я регулярно стала видеть уже знакомые лица. Из фильмов про Холокост я знала, что установление человеческих отношений с охранником может вызвать сочувствие и, как следствие, хоть какое-то улучшение условий пребывания в неволе. Люди есть люди. Говорить о народе вообще «злые русские» – это одно, а видеть перед собой неопасную молодую девушку – совсем другое. Впрочем, именно на этой идее и было основано то, чем я занималась в штатах, утверждая, что мир между народами строится на личных контактах и общих взглядах простых людей. Исходя их этой мысли, я поддерживала студенческие обмены, бывала на оружейных конференциях, приглашала американцев посетить съезды и сборы российской организации «Право на оружие», была участником и собирала группы россиян на посещение религиозных конвенций вроде Национального Молитвенного завтрака в США. К сожалению, именно эта деятельность, объединенная в моих документах названием «Гражданская дипломатия», стала главным основанием для моего обвинения, но и именно понимание этого факта спасло мне жизнь в вашингтонской тюрьме.

– Подъем, Бутина! – послышалось за дверью рано утром. Часов у меня по-прежнему не было, но по солнцу я полагала, что пересменка завершалась где-то около восьми утра.

Я бросилась к маленькому окошку в двери и улыбаясь, громко, чтобы меня было слышно, сказала:

– Доброе утро! А как вас зовут?

С этого начались попытки общения с чернокожими надзирательницами, у которых со мной, преследуемой по национальному признаку русской девушкой, было много общего. Конечно, не все охранницы отвечали на мою дружелюбность и попытки общения, но некоторые все же со временем, в основном из любопытства к известной заключенной, допускали контакт. Именно они иногда приносили мне газеты с моими фотографиями, чтобы послушать мои истории о том, как все было на самом деле, расспросить про жизнь по ту сторону Атлантики – подавляющее большинство надзирателей никогда не бывали не то что за границей, но даже и не выезжали за пределы своего города и штата.

– Доброе утро, мисс Бутина. Как ваши дела сегодня? – улыбнулась в окошке мисс Синтия.

Она была моей любимой надзирательницей – по профессии медработник, она пошла работать в тюрьму, потому что в больнице платили копейки, не позволяющие сводить концы с концами. Надзирателям платили чуть лучше. Мисс Синтия, небольшого роста полноватая чернокожая женщина лет пятидесяти в парике-каре из черных прямых волос, как она рассказала мне, всегда мечтала открыть свой маленький магазин одежды в пригороде Вашингтона, она прекрасно рисовала платья и головные уборы и даже делилась со мной своими эскизами. Я, как человек, близкий к искусству, рассказывала ей о том, что носят в Европе и России. Она всегда внимательно слушала. Со временем она стала понимать, что к чему – на насильника-маньяка, которого нужно держать под круглосуточным наблюдением, как ей внушила администрация тюрьмы, я не была похожа. А потому мисс Синтия (я, разумеется, не использую ее настоящее имя, понимая, что ее как минимум выгонят с работы за эту доброту ко мне) стала дремать на стуле при входе в мою камеру, давая мне драгоценные часы сна в ее смены.

«Чернокожие – чем-то похожи на русских, – написала я в своем дневнике, – серьезные и даже сердитые с виду – от них не стоит ждать дежурной американской улыбки, но со временем “раскрываются”. Они понимающие и добрые внутри, если заглянуть в душу».