Мария Бутина - Тюремный дневник

– Эй, – послышалось через дверь. Я лежала, свернувшись в комочек, сотрясаясь от холода и рыданий. – Эй, ты! Подойди к двери. – Голос был настойчив, но в маленьком окошке никого не было видно.

– Это вы мне? – ответила я, спустив замерзшие ноги на ледяной бетонный пол, и подойдя к окошку, заглянула в него. Оттуда снизу вверх на меня смотрела светловолосая девушка с маленькими голубыми глазками и остреньким носиком.

– Тебе, конечно. Можно подумать, у тебя там есть кто-то еще, – хихикнула она. – Если ты, конечно, не ку-ку. Говори в щелку двери, так лучше слышно.

– Ладно, – прокричала я, прислонившись к дверной щели, как посоветовала заключенная.

– У тебя какой размер? – раздалось в ответ из-за двери.

– Что, простите?

– Блин, размер трусов у тебя какой?

– Извините, но я не знаю, – робко ответила я.

– Так, ладно, отойди на середину камеры, я на тебя посмотрю.

Я послушалась и, чувствуя себя несколько глупо, отошла в центр камеры. Девушка за дверью подпрыгнула, и лицо появилось и исчезло в окошке двери.

– Ясно. Пятый. Вечером принесу тебе трусы и теплую кофту. Я так понимаю, что у тебя ничего нет, – безапелляционно заявила заключенная за дверью, и маленькие шажочки растворились в тишине коридора.

Я вернулась на свою бетонную кровать и еще несколько минут в недоумении сидела в одном положении, пытаясь осознать, что это было. Со времен обезьянника я не общалась с другими заключенными. Меня окружали только надзиратели. «Какая она? – думала я. – Что ей нужно? Зачем ей помогать мне?»

Когда зашло солнце, я снова услышала знакомый голос за дверью.

– Эй, ты! Я сейчас тебе просуну трусы и кофту под дверью, просто потяни за уголок.

И под дверью и впрямь появился коричневый уголок женских трусов, а за ними я вытянула и бежевую застиранную кофту с длинными рукавами.

– Господи, мэм, спасибо. Тут так холодно. Как я могу… – прокричала я в щелку – заплатить вам? Мне нечего дать вам взамен.

– Успокойся, ничего не надо, – послышалось в ответ. – Я в прачке работаю, нам перепадает иногда.

Шаги снова исчезли.

Я быстро напялила кофту, и это дало хоть какое-то спасение от постоянной дрожи из-за ужасного холода бетонной камеры.

Сколько было времени, я не знала, часов у меня снова не было, все вещи и документы у меня отобрали при переводе в новую тюрьму. Вечером, когда через узкое окошко в стене я увидела, что солнце уже клонилось к закату, надзиратель ключом открыла небольшой отсек в двери моей камеры, и в нее просунула поднос с ужином – огромной порцией макарон и парой печенек. И окошко тут же захлопнулось.

Я схватила поднос и оглянулась вокруг, соображая, как я буду есть. Стола в камере не было, так что есть можно было только на коленях или на полу. На коленях лучше не стоит, подумала я, заметив, что дно подноса заляпано едой – подносы составлялись друг на друга пирамидкой, поэтому остатки еды с нижнего подноса прилеплялись ко дну верхнего. Испачканную единственную униформу будет невозможно отмыть холодной еле-еле текущей из крана водой. Так что я решила есть на полу. Как скоро заберут поднос, было непонятно, когда в следующий раз покормят – тоже, потому я, уже наученная печальным опытом длительных по двенадцать часов перерывов в приеме пищи, как могла запихивала, почти не пережевывая, в себя макароны.

Не успела я разделаться с ужином, как окошко вновь открылось, и поднос потребовали отдать. Взгрустнув, что я не справилась со спринтом поедания тюремных макарон, я просунула наполовину полный поднос в окошко, которое тут же захлопнулось.

Ужин немного согрел меня, и я решила поспать. Во сне время идет быстрее, а ночью мне обещали «свободное время». Что это означает, я не представляла, но звучало обнадеживающе.

Стоило мне свернуться в клубок на бетонной кровати, на которой я уже расстелила матрас и простыню, и завернуться в выданное накануне шерстяное серое в больших синих квадратах одеяло, в мое окошко в двери постучали. Я вздрогнула.

– Эй, ты, – послышалось из-за двери. – Ты ничего не съела. Есть хочешь?

Я спрыгнула с кровати и, запутавшись в одеяле, подлетела к дверной щелке.

– Извините, буду, – прокричала в щель я.

– У меня немного есть, заказ из тюремного магазина принесут только в пятницу, но кое-что я просуну тебе под дверь, – на очень ломаном английском языке с неизвестным мне акцентом ответил голос. Я заглянула в окошко. На меня смотрела темноволосая женщина, похожая на цыганку и широко улыбалась практически беззубым ртом.

– Спасибо, – прокричала я в щель.

Через несколько минут под дверью появился уголок тоненького серого пластикового пакетика, вытянув который, я обнаружила несколько раскрошившихся соленых крекеров. Женщина исчезла.

Будь я на воле, я бы точно испугалась брать еду у незнакомки, но в тюрьме все иначе – во-первых, есть хотелось невероятно, так что инстинкт выживания все равно бы взял верх, а во-вторых, моя душа всеми фибрами хотела верить в то, что в этом мире все еще осталось добро. Мне нужно было верить, и я поверила этой женщине.

Устроившись на кровати, я решила разделить свои десять крекеров на ровные порции и спрятать под одеждой в ногах кровати, где ее полагалось хранить в большом пластиковом ящике, похожем на те, что дают в аэропортах при прохождении контроля. Как знать, что ждет дальше?

Я снова свернулась в клубочек, с головой накрывшись одеялом. Открыв глаза в домике из шерстяного одеяла, я увидела, как сквозь дырочки в ткани в мое убежище от яркого дневного света, который в камере не выключали, и страшного холода, проникает свет, похожий на бриллиантовые звездочки родного алтайского неба. Стало так спокойно, будто я снова дома… И я заснула.

Раздался громкий щелчок, от которого я чуть не подпрыгнула, металлическая дверь отворилась, и в нее заглянула полная чернокожая надзирательница в огромных черных очках в толстой пластиковой оправе.

– Свободное время. У тебя два часа. Напоминаю, что выход в общий зал только в полной униформе, – сказала она и ушла, оставив мою дверь открытой.

Стояла глубокая ночь, по узеньким окошкам в стене моей камеры хлестал дождь. Я натянула на себя штаны, кофту, а поверх зеленую рубашку-распашонку, посчитав, что это, видимо, означает «полная униформа», и тихонько подкралась к открытой двери. Высунув нос, я увидела тихий ночной коридор, погруженный в полумрак слегка приглушенного света гудящих люминесцентных ламп. Все камеры были заперты. Вокруг не было ни души. Я аккуратно вышла, стараясь не шуметь. Оказалось, что моя камера с большим черным номером 2F9 на двери находилась на втором этаже в самом конце коридора, где было еще шесть таких же камер. Напротив моей камеры на расстоянии не более полуметра стояли два пластиковых стола, а за ними – перила, наклонившись через которые, я увидела и первый этаж.