Мария Бутина - Тюремный дневник

Едва проснувшись, в ночной сорочке, я тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить бабушку, кралась на веранду, открывала тяжелую, обитую поролоновой набивкой дверь и тихонько спрашивала: «Деда, может, блиц?» Дедушка снимал тоненькие очки-половинки, смотрел на меня и нежно улыбался в ответ: «Неси доску. Расставляй и загадывай». Это означало, что мне нужно было расставить фигуры, взять две пластиковые пешки черного и белого цвета и зажать по одной в каждом кулачке. «Деда, не подглядывай!» – сердилась я и, несколько раз переложив фигурки из руки в руку за спиной, протягивала ему. Он всегда выбирал правую. «Белые начинают и проигрывают!» – весело смеялась я. И начиналась партия, за ней еще одна и так до того самого момента, пока из кухни не потянет запахом домашних блинчиков и бабушка не разгонит нас, шахматных заговорщиков, нависших над уже немного пожелтевшей от старости пластиковой доской из черно-белых квадратов. Многие из фигурок имели желтые ободочки от клея «Момент», которым их скрепляли после многочисленных поломок, причиненных детскими шалостями.

Сперва дедушка играл со мной без нескольких фигур, чтобы хоть немного уравнять наши шансы, а потом настал и тот момент, когда я стала играть по-взрослому против целой его шахматной армии. Когда дедушка видел, что партия мною неизбежно проиграна, он всегда предлагал мне ничью. Я же злилась и требовала играть до конца. Со временем партии становились сложнее, и я, увлекшись самим искусством шахматной войны, стала почитывать разные книги с комбинациями известных гроссмейстеров и смотреть по телевизору шахматные чемпионаты, которые всем, кроме меня, казались скучными.

Однажды, играя белыми, дедушка в самом начале партии вдруг «промазал» и отдал мне одну из своих пешек «под сруб». Я, обрадовавшись победе, быстро потянула руку, и раз – моя пешка «съела» фигуру.

– Подожди, Маша, – улыбнулся дедушка. – Не торопись. В шахматах нужно мыслить стратегически, на несколько шагов вперед. Всегда помни, что твоя задача не забрать все фигуры с доски, а поставить мат. Держи в голове конечную цель. Иногда даже стоит пожертвовать противнику незначительную фигуру в самом начале партии, чтобы получить выгодное положение. Это называется «гамбит».

Гамбиты мне нравились, хотя каждый раз было немного страшно отдавать в жертву пусть и незначительную фигуру. Но это стало хорошим жизненным уроком, пригодившимся мне, как ни странно, в тюрьме.

– Привет, Мария! Боб просил тут показать тебе одну телепередачу, которую сняли в России о твоем деле. Он сказал, что это важно, – Альфред раскрыл на столе тонкий черный блестящий ноутбук. – Слушай, а кто такой мистер Слуцкий?

Вдруг в дверь постучали, и, не дожидаясь нашего ответа, в комнату для встреч с адвокатами заглянул надзиратель мистер Грей.

– Напоминаю вам, что она, – кивнул он в мою сторону, – не может касаться компьютера.

– Я помню, – резко ответил Альфред. – Закройте дверь, пожалуйста, встречи клиента и адвоката вообще-то конфиденциальны. Достаточно и того, что в углу висит камера.

– Она без звука, – в момент оправдал всю систему американского правосудия мистер Грей, но дверь закрыл.

Альфред нажал «плей». На экране заморгали буквы заставки давно знакомого мне популярного российского телешоу. Ведущий быстро ввел присутствующих в студии гостей и зрителей в курс моего дела, снабдив это видеорядом сделанных мною еще в бытность вольной студенткой записей дворика моей съемной квартиры неподалеку от университета, а также красочными нарисованными картинками моей одиночки, как они ее представляли. Реальность была, конечно, намного страшней, чем передавали яркие картинки, но винить создателей программы было сложно – они лишь изобразили то, что отвечало распространенному грамотной пропагандистской машиной США мифу о цивилизованности американских тюрем.

Наконец слово дали гостям в студии – на экране появилось знакомое любимое лицо отца. Только не такое, каким я видела его в последний раз перед отъездом в Штаты, а непривычно бледное, уставшее, с красными глазами. В волосах папы добавилось седины, в его голосе скользили грусть и беспокойство, но он держался. На моих глазах появились слезы. Это был первый раз, когда я из тюрьмы видела отца.

– Мария, я могу остановить видео, если тебе тяжело, – сказал Альфред, увидев, как я туго сжала в замок холодные бледные пальцы. – Можем досмотреть в следующий раз.

– Нет, Альфред. Все хорошо, – сдерживая слезы, ответила я.

Камера с папы переместилась на других присутствующих в студии людей, которые стали, перебивая друг друга, рассказывать, какая я была. Папа был единственным, кто говорил обо мне в настоящем времени, остальные же, будто на похоронах, говорили обо мне в прошедшем.

«Была? – про себя подумала я. – Господи, да я же еще здесь. Здесь! – хотелось прокричать вслух, пробив тяжелые многометровые серые стены камеры. – Я жива, слышите, я вернусь! Вот только когда… Может, через 5, 10 или 15 лет. А что будет с папой, мамой, бабушкой, увижу ли я их еще раз вообще?» Страшная пережитая трагедия, как я видела по папиным седым волосам, вытягивала капля за каплей жизнь моих родных.

Экран сменился картинкой с номером расчетного счета моего фонда, призывающей россиян помочь не словом, а рублем. Моя семья никогда ни у кого не просила взаймы – мы как-то всегда старались справляться сами. Папа всегда говорил, что нужно «жить по средствам», чтобы не попасть впросак. Но небольшие сбережения моей семьи, родственников и друзей были каплей в море сотен тысяч долларов, которые стоила моя защита. Такие уж там расценки. Боб и Альфред приняли решение остаться со мной, несмотря на то что никакой оплаты за их услуги давно не было и, наверное, никогда не могло бы быть. Они об этом хорошо знали.

Однажды оба адвоката пришли ко мне на свидание и сообщили о своем решении продолжить свою работу в качестве моих защитников, как это называют в Америке латинским словом, – «про боно», или бесплатно. «Нам просто стыдно за это судилище, которое устроила наша страна с тобой», – заявили они в унисон. Но надолго ли хватит этого энтузиазма, я не знала. Дело было сложным и занимало практически все их рабочее время, а ведь у них тоже были семьи, дети и платежи за ипотеку. Благородством долго сыт не будешь. Более того, адвокатская контора, в которой работали Боб и Альфред, давно начала угрожать им увольнением – какой толк от сотрудника, который не приносит прибыли? Да еще и замешанного в таком политически ядовитом деле – как на защиту человека, якобы приехавшего в США разрушать их страну, посмотрят их клиенты?

Созданный накануне фонд приносил гроши, и, хоть мы с адвокатами и радовались каждой копеечке, это были скорее эмоции, понимание, что я кому-то нужна, что соотечественники меня не бросили в беде, чем ощутимая помощь в оплате услуг моих защитников.