Хаим Бермант - Влиятельные семьи Англии [Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны]

Несмотря на книжные склонности леди Ротшильд, ее дом не был сонным царством. Две ее дочери не сидели на месте. Постоянно сменялись гувернантки и учителя, слуги и горничные. Был еще целый зверинец из собак, черных и коричневых терьеров, скотч-терьеров, мопсов, спаниелей, такс, которые ворчали и лаяли, и от них некуда было скрыться. Леди Ротшильд была особенно привязана к крошечному йоркширскому терьеру Эльфи, постоянной спутнице ее зрелых лет, и, когда та погибла из-за несчастного случая, Луиза была подавлена горем: «Сегодня мою дорогую Эльфи положат под большим тисом, где она упокоится навсегда. Как я буду скучать по ней – этому верному маленькому другу. О горе, горе знать, что мне никогда уж ее не увидеть!»

Гости стекались в дом нескончаемым потоком. Миссис Дизраэли могла заскочить без предупреждения чуть ли не в любое время дня и ночи, и ее непрестанная болтовня, взъерошенный парик, экспрессивная манера вести себя несколько смешила младших членов семьи. Но леди Ротшильд была к ней привязана: «Миссис Дизраэли… отличается острой наблюдательностью; странно, что она слепа к своим собственным недостаткам; однако, несмотря на все это, она нравится мне, ибо у нее доброе, искреннее сердце».

Она не могла сказать того же о Дизраэли и считала, что «его единственная цель – собственное возвышение». Диззи между тем любил леди Ротшильд и восхищался ею и питал самые теплые и уважительные чувства к ее мужу, «на сто процентов доброму малому, самому дружелюбному человеку, которого я когда-либо знал, самому добродушному и щедрому».

Неприязнь леди Ротшильд к Диззи не разделяли другие члены ее семьи, и он, можно сказать, был почетным Ротшильдом. Его поместье Хьюэнден находилось едва ли более чем в двадцати милях от любой из резиденций Ротшильдов и лишь в семнадцати милях от Астон-Клинтона. Поэтому они часто ездили друг к другу в гости. Констанс сохранила ясные воспоминания об этом государственном муже среди лесов и полей Хьюэндена: «Как он любил это место! И как старался соответствовать образу, который возложил на себя, образу сельского джентльмена! Одетый в свою бархатную куртку, кожаные штаны, мягкую фетровую шляпу, с маленьким топориком для обрубания обвившего деревья плюща в одной из его белых рук, которые, вероятно, прежде не держали ничего тяжелее пера, мистер Дизраэли был настоящим помещиком…»

В каком-то смысле это описание вполне могло бы подойти и ее отцу.

Мистер и миссис Гладстон дважды останавливались в Астон-Клинтоне. Во второй раз Констанс, к тому времени уже замужняя женщина, несколько часов гуляла с мистером Гладстоном по саду, беседуя о Библии, апокрифах и загробном мире. С четой же Дизраэли разговоры неизменно шли о том, что здесь и сейчас.

В 1873 году с коротким визитом приехал принц Уэльский и большую часть времени провел за игрой в вист. На следующий год его брат герцог Кембриджский в сопровождении русского цесаревича и большой свиты заехал на денек пострелять.

Леди Ротшильд, набожная женщина, приветствовала у себя в доме священнослужителей любых конфессий, и они тянулись к ней непрерывной вереницей, пасторы, викарии, деканы, епископы. Раввины приходили реже. Как правило, они относились к низшему слою среднего класса, тогда как англиканское духовенство нередко стояло по крайней мере на периферии аристократии. И духовных лиц даже скромного происхождения принимали у себя дворяне – в отличие от раввинов. Ее светлость, кроме того, не особенно вписывалась в иудейское религиозное заведение, столпом которого был ее муж, возможно, потому, что относилась к религии серьезнее, чем он. В 1870 году крупные ашкеназские синагоги в Лондоне слились в Объединенную синагогу под председательством сэра Энтони. Леди Ротшильд, находясь в Лондоне, время от времени посещала службы, обычно в центральной синагоге, но не чувствовала никакой духовной пользы: «Какая жалость, что наша служба не отличается той внушительностью, торжественностью, которая забирала бы внимание всех участвующих и внушала бы им добрые мысли. Она могла бы быть красива, но сейчас она не только утомительна, но порой и нелепа, и, чтобы сохранить хоть какой-то благоговейный настрой, мне часто приходится не следить за английским переводом, а придавать совершенно иной смысл еврейскому тексту. Однако разве это не профанация святого – произносить молитвы, которые считаешь абсурдными? Мы в самом деле отчаянно нуждаемся в реформе…»

Ее дочь Констанс разделяла эти чувства: «Мы были в синагоге, слушали дурную службу, ужасное пение, скверную проповедь».

Леди Ротшильд изо всех сил старалась наставить дочерей в здравой иудейской религии: «Сегодня утром я постаралась преподать детям небольшой урок веры, но мне было очень трудно пробудить в них интерес. У нас нет подходящих для этого книг, а все еврейские назидания, на мой взгляд, плохи, ибо написаны слишком сжато, слишком длинными, мудреными словами, и повсюду встречаются следы суеверий».

Ей было нелегко учить их иудейским обычаям и законам, многие из которых казались ей «бессмысленными» и «устаревшими», но с помощью доктора Калиша, молодого наставника из немцев, она сумела передать дочерям глубокие знания Библии и еврейской истории.

Обе сестры воспитывались в удушающе закрытой обстановке. Им не разрешалось гулять без провожатых, ездить верхом без конюхов, ходить на балы без присмотра. Когда они повзрослели, их мать, что вполне понятно, озаботилась их будущим. Ротшильды по возможности предпочитали заключать браки с Ротшильдами, а если своих не хватало, они обращались к Монтефиоре, Коэнам или Голдсмидам. Последующие поколения Ротшильдов были уже не столь плодовиты, как предыдущие, и дочерей в них стало больше. У Карла Ротшильда во Франкфурте было семь дочерей – почти достаточно, чтобы удовлетворить нужду в женах для целого поколения наследников мужского рода. Оставалось, правда, несколько двоюродных или троюродных братьев, и к тому же перед глазами леди Ротшильд был ужасный пример ее золовки Ханны.

Ханна Майер, дочь Натана Ротшильда, маленькая, хорошенькая, решительная девушка, влюбилась в Генри Фицроя, брата лорда Саутгемптона. Пока ее отец был жив, не могло быть и речи о свадьбе, но в 1839 году, когда он уже крепко спал в могиле, она против желания матери обвенчалась в церкви, забыв о вере предков. В семье ее осуждали, и даже двадцать лет спустя, когда Ханна потеряла маленького сына, Энни, которой тогда было четырнадцать лет, смогла написать: «Невольно ловлю себя на мысли, что все беды и горести, которые обрушились на бедную тетю Ханну Майер, – это наказание за то, что она оставила веру отцов и вышла замуж без согласия матери».

Ханна не питала большой любви ни к иудеям, ни к иудаизму и не желала их терпеть, и если бы она не вышла за Фицроя, то нашла бы другой способ развязаться и с теми, и с другим. Энни и Констанс в каком-то своем смысле были стойкими дочерьми Израиля, но и с ними могло случиться худшее, и леди Ротшильд так тревожилась за их будущее, что, по словам кузины, «бледнела, как призрак».