Михаил Шмелев - Фронтовая юность

Пожурил за тот случай офицера командир полка. Селезнев не оправдывался, а только пожимал плечами и говорил: «Непостижимо, да и только…»

С капитаном Елиным мы пришли на НП командира полка.

На допросе пленный вел себя нагло. Он всячески подчеркивал пренебрежение к присутствующим и на все вопросы твердил одно и то же:

— Я солдат армии фюрера, и мой долг — всегда помнить фюрера. Я не буду отвечать.

Но когда Чугунов выложил на стол записную книжку, серьги, несколько браслетов и золотое кольцо, пленный сразу изменился в лице.

— Мародер! — глухо прозвучал голос лейтенанта.

По профессиональной привычке разведчика Чугунов тщательно осмотрел вещи. Записная книжка была исписана мелким почерком. Помимо каких-то несложных расчетов пленный вел в ней дневник. Из книжки выпало несколько фотографий. Чугунов поднял их и передал подполковнику. На карточках стояли тисненные золотом фирменные штемпеля фотографов Парижа, Берлина… С каждой карточки смотрели полуголые девицы. На обороте одной из них была надпись: «Помни везде и всюду твою Фридерику. 22.06.41 г.».

— Жена? Фрау? — строго спросил Додогорский пленного.

Тот промолчал.

Но вот в руках у командира оказалась простенькая любительская фотография. После размалеванных лиц и вульгарных поз от девушки с ромашкой, приколотой к кофточке, повеяло родным, русским.

Карточка пошла по рукам. Она дошла до двух бойцов, стоявших у дверей. Как я узнал потом, это были закадычные друзья — комсомолец Федор Аниканов и член батальонного комсомольского бюро Степан Головко. Они были вызваны сюда, чтобы сопроводить пленного в штаб дивизии. Федор, увидев карточку, пошатнулся, чуть не выронил автомат и с болью в голосе крикнул:

— Она! Товарищ подполковник, это же она — Надя!!!

Командир сурово взглянул на бойца, но тотчас на его лице появилось недоумение.

— В чем дело? — спросил подполковник.

Дрожащими руками боец расстегнул ворот гимнастерки, достал завернутый в платок бумажник. Воцарилась мертвая тишина. Мы с волнением следили, что будет дальше. Аниканов пробовал что-то сказать, но не мог и молча передал Додогорскому фотокарточку, которую пронес через испытания войны, берег как талисман, часто вспоминая родные черты Надиного лица, прощание с ней, скупую слезинку, что скатилась ему на щеку в день отправки в армию.

— Странно! — проговорил подполковник, — совершенно одинаковые. Откуда это?

— Так это же жена моя, товарищ подполковник!

— Жена? — вырвалось сразу у всех, кто был на наблюдательном пункте. И фотокарточки снова пошли по рукам.

Командир полка тяжело опустился на стул. Тягостное молчание прервал Головко.

— Да что же это такое, товарищи?! — раздался его резкий голос, от которого пленного передернуло. Он не знал русского языка, но, несомненно, догадывался о чем ведут речь советские воины.

— Будете говорить? — властно обратился к нему командир.

Пленный продолжал молчать, но уже не бравировал, как это делал в начале допроса, а как-то сжался, втянул голову в плечи. Атмосфера на наблюдательном пункте накалилась до предела. Казалось, нашему терпению приходит конец. Подполковник с силой надавил карандаш. Бумага порвалась, грифель отскочил в сторону. Потянувшись за другим карандашом, он нечаянно столкнул со стола золотое кольцо. Колечко подпрыгнуло и покатилось по полу к ногам лейтенанта Чугунова. Лейтенант поднял его, повертел в руках. Обнаружив на внутреннем ободке буквы, прочитал по слогам: «На-деж-да».

Аниканов не стерпел. Вскинув автомат, он готов был выпустить всю обойму в стоявшего перед ним врага, но Чугунов успел схватить его за руку, не дав коснуться спускового крючка.

— Крепись, брат!

Слова офицера подействовали на солдата отрезвляюще. Федор взял из рук кольцо. Вспомнил, как незадолго до войны ездил в город Ярцево и купил там это колечко, там же попросил выгравировать на нем дорогое имя — «Надежда», а возвратившись домой, подарил его жене.

Все молчали. Лейтенант Чугунов, хорошо знавший немецкий, просматривал записную книжку пленного.

— Ого, да он был командиром роты, гауптман — по-нашему капитан.

Далее Чугунов установил, что рота из-за больших потерь была выведена во второй эшелон и ее остатки расположились в деревне — в той, где до войны жил Аниканов…

Чугунов отдал записную книжку Додогорскому, и тот властно повторил свой вопрос:

— Будете отвечать?

Срывающимся голосом пленный прохрипел:

— Я расскажу… Все расскажу…

Низко опустив голову, обдумывая каждое слово, он начал говорить. Переводчиком был Чугунов.

Трудно представить более мерзкий и циничный рассказ, чем тот, который нам пришлось тогда выслушать… Пьяные фашистские офицеры решили разыграть право обладания молодой русской женщиной, которая перед тем была схвачена и спрятана в сарае.

Но их замысел сорвали наши разведчики.

— На нас напали, — бормотал пленный. — И вот я здесь…

Пока допрашивали пленного, разведчик Михаил Чубенко рассказал товарищам, как была захвачена немецкая танкетка. Оказывается, лейтенант Чугунов принял решение переходить через линию фронта только следующей ночью. Разведчики укрылись на день в лесу близ какого-то домика. В полдень к домику подошла танкетка. Из нее вышли фельдфебель и два солдата. Оставив мотор работающим, они обошли вокруг домика, потом зашли в него. Разведчики метнули в окно и коридор по гранате, втащили пленного в танкетку — и были таковы.

— Похоже, — заключил Михаил, — фашисты искали в том домике нас и своего офицера, да им не повезло.

С наблюдательного пункта мы с капитаном Елиным отправились на передний край и провели там вечер и всю ночь. Перебираясь из блиндажа в блиндаж, с одной огневой позиции на другую, мы рассказывали бойцам и сержантам о геройском подвиге разведчиков под командованием Чугунова, о захваченном пленном, о страшном горе Федора Аниканова, которого многие знали как бесстрашного бойца и хорошего товарища. Люди принимали все это близко к сердцу, с гневом говорили о зверствах гитлеровцев на нашей земле, приводя все новые и новые факты, содержавшиеся в письмах, полученных от родных и знакомых с освобожденной от фашистов территории. Всюду нас спрашивали о судьбе Нади, жены Аниканова, но ответить на эти вопросы мы не могли, так как сами ничего не знали.

Пока обходили подразделения, капитан Елин представил меня чуть ли не всему партийному и комсомольскому активу полка, познакомил со многими комсомольцами. Передо мной прошли десятки лиц офицеров, сержантов и рядовых, с которыми предстояло теперь делить радости и горести фронтовой жизни. Многие из них запомнились навсегда. Приятное впечатление произвели комсорги батальонов Мурат Экажев, Анатолий Горецкий, Армаис Каграманов. В полку оказалось много комсомольцев-офицеров. Это командир взвода лейтенант Василий Островский, командир взвода полковой разведки Александр Чугунов, командир роты старший лейтенант Михаил Сахно, командир батареи 45-миллиметровых пушек старший лейтенант Владимир Ерохин, командир роты связи лейтенант Иван Коньков. Любопытно, что комсорга одной из батарей, молоденького паренька Василия Гречишникова, наводчика по специальности, полушутя-полусерьезно называют «комиссаром» расчета, которым командует Иван Фролов, тоже комсомолец. Впрочем, перечислить всех, с кем познакомился этой ночью, просто невозможно.