Владислав Крапивин - Золотое колечко на границе тьмы

Истины ради следует сказать, что я в этом квартале уже не был прописан. Весной мы с мамой переехали на Смоленскую улицу, к Артуру Сергеевичу, моему отчиму.

Но освободившаяся комната не досталась чужим людям: в ней поселилась моя старшая сестра. Она оставила в Одессе индустриальный институт и вернулась под родную крышу. Вместе с молодым супругом Колей.

У них – у Людмилы и Николая – обитал я гораздо чаще, чем на Смоленской. Это было удобно во всех отношениях: и просторнее, чем в комнатушке отчима, и школа ближе, и прежние приятели рядом, и вообще все тут привычное, свое.

Одно плохо: воспитание мое теперь шло сразу по двум линиям: с маминой стороны и со стороны старшей сестрицы.

Вот перед ними двоими я и отстаивал свое право "босяцкой жизни". Мама и сестра не сдавались, дружно переходили в контратаки:

– Почему тебе нравится быть похожим на шпану?

– Чего похожего?! – возмущался я. – Шпана ворует и финками дерется!

– Этого еще не хватало! Достаточно того, что ты так выглядишь. На тебя что ни надень, сразу превращаешь в ветошь…

Я действительно "превращал". Потому что женщины то и дело надевали на меня вещички, которые в свое время прислал из Германии отец. Он, видимо, там, вдалеке, не учитывал мое быстрое подрастание, и все эти штанишки с кисточками по бокам и рубашки с перламутровыми пуговицами оказались или маловаты, или только-только на нынешний день. без запаса на вырост. Мама и Людмила старались, чтобы я успел их износить. Ну, и я старался, по-своему. Потому что чересчур аккуратная и к тому же «заграничная» внешность юными жителями улицы Герцена не одобрялась и служила темой для высказываний о «фрицах» и "буржуях".

А если ты босиком – тут уж никаких претензий. Пускай на тебе любые заграничные "шкеры".

Но самое главное – бегать босиком так приятно! Сразу весь такой легонький делаешься, будто по облакам скачешь!

– Это и для здоровья полезно! Дядя Боря говорил!

– Мало ли что скажет дядя Боря! Вот пропорешь ногу да получишь заражение! – Это мама.

– Не получу! Йодом помажу, вот и все!

– Ох, "йодом"! – Это Людмила. – Вчера ладонь тебе я мазала после занозы, ты как верещал!

Я взвивался от негодования:

– Ну что ты так бессовестно врешь! – Людмила, она, конечно, старшая и воспитывает меня, но все же она сестра, а не мама. И я не церемонился в выражениях.

– Вот я и говорю – шпана…

– А ты не ври! Была не заноза, а вот такая щепка! А я не верещал, только ойкнул два раза… три…

– И сейчас опять глаза на мокром месте…

– Потому что все ребята босиком, а мне ничего никогда нельзя… Крепостное право… – Я был подкован в исторических вопросах.

– Мы о тебе же беспокоимся, убеждала мама. – Лето еще только началось, на улице прохладно…

– Ох уж прохладно! Жара как в Африке!

Я не зря сказал про Африку. В соседнем квартале ремонтировали кирпичный дом, привезли много песка, и мы ведерками и коробками натаскали целую кучу к себе на двор, для игры. Песок был сухой и очень теплый от солнца. Мне казалось – такой же песок в Сахаре.

– Вот схватишь воспаление легких, будет тебе жара как в Африке, тридцать девять и пять, – говорила мама. – Забыл, как болел зимой?

Я не забыл. Но это было в холодном феврале, а сейчас – лето. Понимаете – лето! Счастливая пора!

В конце концов я добился своего (точнее, выревел). Уже сдаваясь, Людмила сумрачно предрекла:

– Теперь каждый вечер будет одно и то же: с немытыми ногами в постель.

– Буду мыть! Чеснослово!

– Знаем мы твое слово. Обещал помогать по хозяйству, пол подметать, по воду ходить, а сам…

– Пожалуйста! Хоть сейчас! Пошли на водокачку! – Я с ликующим воплем сбросил у порога сандалии и схватил алюминиевый пятилитровый бидон (ведра были мне еще не под силу).

… Первые «босые» дни – пока еще не огрубели подошвы, не притупились нервы, – впечатления у тебя сладкие и радостные. Этакая свобода и чувство контакта со всей матушкой-планетой. Чуткими ступнями ты ощущаешь прохладные доски только что вымытого крыльца, пористые кирпичи мощеной дорожки, щекотание травы, покалывание мусора на затоптанных дворовых пятачках, рассыпчатую податливость песка, разлетающуюся влагу прогретых лужиц…

Я и на водокачку-то напросился не из-за приступа трудового энтузиазма, а потому что рядом с ней много луж, по которым пробежаться – одна радость.

Итак, с Людмилой и Николаем отправились мы за водой (или все-таки "по воду"? Как правильно?).

Водокачка стояла в трех кварталах от нашего дома, на углу улиц Кирова и Урицкого. Была она такая, каких нынче нигде, наверно, уже не осталось. Целый дом. Точнее, изба. С крыльцом, печной трубой и несколькими окнами над завалинкой. От обычной избы она отличалась тем, что из бревенчатой стены торчали три изогнутые железные трубы. Недалеко от окна. Одна – высоко, вторая – в метре от земли, третья – совсем низко, над тяжелым, сколоченным из плах корытом, которое называлось "колода".

Из большой трубы вода наливалась в бочки (для этого на ней висел дополнительный кожух, похожий на узкое ведро без донышка). Бочки эти хозяева привозили на ручных тележках. А иногда приезжали старые небритые водовозы – как из фильма "Волга-Волга". Их большущие бочки лежали на телегах, которые тащили брюхатые лошаденки.

В нижней части окна был сделан выдвижной ящичек. Кто хотел налить два ведра, бросал в него две копейки. Ящичек уезжал внутрь, и тут же из трубы, которая в метре над землей, начинала бить тугая струя. Подставляй одно ведро, потом другое и уступай место следующему в очереди.

Наполнить бочку на тележке стоило гривенник. Сколько платили водовозы со своими деревянными цистернами, я не знаю. Лошади из колоды пили бесплатно. Возчики в это время смотрели, чтобы мальчишки не дергали из конских хвостов длинные волосы, которые шли на рыболовные лески. Тут были свои правила игры. Если не проявил расторопности, могут огреть хворостиной (кнутами возчики не дрались). Но если успеть вырвать волос и отбежать, гнаться не будут, только погрозят вслед…

Людмила, Николай и я встали в очередь. У Людмилы ведра были на коромысле, у Николая в руках. Я помахивал бидоном и громко стукал по нему коленками…

Очередь была – человек семь. Двигалась неторопливо. Я потоптался рядом с Людмилой. Потом незаметно отошел, побродил по прохладным глубоким лужам (в них отражались облака и я сам, перевернутый). Постоял у колоды и погладил по гнедому боку низкорослую добрую кобылку (возчик покосился, но ничего не сказал). Кобылка благодарно помахала головой, с морды на меня полетели брызги.

Я стал глазеть по сторонам. Улица Кирова была в основном деревянная, одноэтажная, но через дорогу от нас, наискосок, стоял двухэтажный кирпичный дом. Очень красивый, со всякими узорными выступами и окнами с полукруглым верхом. А в окнах с кружевными переплетениями – разноцветные стекла. Я привычно полюбовался этой архитектурной диковинкой и дернул сестру за платье: