Зинаида Главан - Слово о сыновьях

Вместе с немцами удирали и их прихвостни — полицейские. К нам во двор ворвались двое полицейских. Белых повязок на рукавах у них уже не было. Услышав, что они спрашивают родителей Бориса Главана, я вздрогнула. «Убьют!» — мелькнула мысль. Но полицейские только перетрясли пустые чемоданы, обшарили пустой буфет и, сорвав со злости наволочки с подушек, ушли, чертыхаясь.

Совсем близко шел жаркий бой. И вдруг наступила тишина. Город опустел. На дороге валялась брошенная немцами техника и несколько повозок с награбленным добром.

В напряженном ожидании мы толпились у ворот. И вот шариком скатился с горы чей-то подросток.

— Наши танки в городе, — кричал он, задыхаясь. — Идите на Садовую…

Захлебываясь от радости, побежали мы к центру города. Там уже собралось много людей. Плотным кольцом обступили они советских воинов. Ветер доносил до нас приветственные возгласы и крики «ура». Бойцы спрыгивали с танков и тотчас попадали в объятия краснодонцев. Осиротевшие матери сквозь слезы рассказывали о зверствах немцев, о геройской смерти замученных палачами комсомольцев-подпольщиков.

— А где эта тюрьма? — спросил командир танка. — Может, в ней люди томятся.

Узнав адрес тюрьмы, он прыгнул в люк и повел машину туда. Толпа двинулась за ним.

Тюремный двор был усеян трупами. Это немцы в последний момент расстреляли военнопленных. В камерах тоже валялись трупы, обрывки окровавленной одежды, по полу растекались кровавые разводы.

С ужасом переходили мы из одной камеры в другую, всматривались в надписи на стенках, в куски одежды, надеясь хоть что-нибудь найти от наших детей. Как тяжело было нам тогда! На двери узкой и тесной, как гроб, камеры я увидела нацарапанную ногтем надпись: «Взят четвертого января 1943 года. Борис Главан». Боренька мой, сыночек мой хороший… Здесь, в сырой холодной камере, с крохотным, в железной решетке, оконцем под самым потолком, провел он свои последние дни. Плохо ему тут было. Ох, как плохо! И меня не было с ним в эти его самые тяжелые минуты. Не было… Глядя на родной почерк сына, я плакала. Плач доносился и из других камер. Вот на стене густо очерченное углем сердце. В овале четыре фамилии:

Бондарева, Минаева, Громова, Самошина.

Еще надпись:

«Погибли от руки фашистов 15.I.1943 года, в 9 часов ночи».

Около окна рукой Ули Громовой четко выведено:

«Прощайте, мама,

Прощайте, папа,

Прощайте, вся моя родня.

Прощай, мой брат любимый Еля,

Больше не увидишь ты меня.

Твои моторы во сне мне снятся,

Твой стан в глазах всегда стоит.

Мой брат любимый, я погибаю!

Крепче стой за Родину свою!

До свидания!»

Любу Шевцову немцы арестовали в Ворошиловграде, куда она ездила, чтобы выручить рацию, полученную в партизанской школе. Продержали ее в Краснодоне до 31 января, а в феврале 43 г. вместе с Виктором Субботиным, Дмитрием Огурцовым и Семеном Остапенко отправили в Ровеньки, в окружную жандармерию. За день до бегства немцев из Ровенек многих советских граждан фашисты расстреляли в городском парке. В их числе были и молодогвардейцы.

В одной из камер, в углу, на стене, нашли надпись, сделанную Любой Шевцовой:

«Прощай, дорогая мама! Твоя дочь Люба уходит в сырую землю… 5.II.43 г.»

Ниже нацарапано:

«Мама, я сейчас тебя вспомнила.

Еще чуть ниже приписка:

«Любу Шевцову взяли навеки 7.II.43 г.».

А над всем этим через всю обрызганную кровью стену, как призыв и завещание, начертано:

От бывшего здания гестапо мы все пошли к шахте № 5. Нет, не шли мы — бежали. Ноги сами несли нас туда. Что мы там увидели! Много лет прошло с тех пор. Но так же ноет душа, так же ясно стоит все это перед глазами. Видно уж, и в могилу унесу я эту боль, и это видение. У подножья террикона разрушенной шахты зияла черная пасть шурфа. Вокруг валялись куски одежды, шапки, валенки. Снег алел кровью мучеников. Прилегающая к шурфу стена также была в крови.

Здесь от старика-сторожа узнали мы новые подробности жестокой расправы над нашими детьми.

Пятнадцатого января ночью к разрушенной бане подошли две машины. Из них вытолкали связанных молодогвардейцев. У шурфа на толстых бревнах стояли полицейский и немецкий следователь. К ним подводили связанного юношу или девушку, ставили на бревно. Немец ударом ноги сталкивал обреченного в шахтный колодец глубиной в шестьдесят два метра. Сбросив несколько человек, гестаповцы кидали в колодец гранаты, камни.

Завершив свое черное дело, они уехали, оставив двух полицейских для охраны. Несколько дней из глубины шахты доносились глухие стоны. Но сторож ничем не мог помочь несчастным: гестаповцы не подпускали его к шурфу.

Только одному из приговоренных к казни молодогвардейцев удалось спастись — Анатолию Ковалеву. Рослый, здоровый, он еще нашел в себе силы для того, чтобы разорвать веревки, оглушить ударом полицейского и прыгнуть из машины. Охранники открыли стрельбу из автоматов, но Ковалев сумел скрыться. Его, окровавленного, укрыл у себя старый шахтер, вылечил раны, одел и помог перейти линию фронта. Дальнейшая судьба А. Ковалева неизвестна.

В Краснодоне была восстановлена Советская власть, и над зданием горисполкома взметнулся красный флаг. Глядя на него, шахтеры с гордостью вспоминали об отважном поступке молодогвардейцев, дерзнувших в черные дни оккупации вывесить красные флаги в праздник Октября.

Потом… Потом началась для меня ночь сплошных кошмаров…

Несколько дней извлекали из шахты трупы молодогвардейцев. Сперва эту трудную работу поручили инженеру Громову. Но он почему-то всячески оттягивал ее. Его, как потом выяснилось, терзал страх: страшно было увидеть дело своих рук. Громов оказался предателем.

Шахтер Андросов, дочь которого, Лидия, погибла вместе с нашими детьми, взялся извлечь их тела. На бадье поднимали трупы из глубины шахтного колодца. Эти милые, хорошие юноши и девушки были так изуродованы, что их нельзя было узнать. Только по остаткам одежды узнавали мы своих сыновей и дочерей.

Двадцать седьмого февраля мы опознали Бориса. Не могу я писать об этом, дорогие мои, не могу…

Похоронили молодогвардейцев в братской могиле, в самом красивом месте — в парке имени Комсомола.

На похороны пришли сотни людей из города, поселков и хуторов. Пришли бойцы гвардейской кавалерийской дивизии, участвовавшие в освобождении Краснодона, пришли боевые друзья погибших — Ваня Туркенич и Жора Арутюнянц, одними из первых ворвавшиеся в город, чтобы освободить своих товарищей. Поздно они пришли… поздно… Пришли и другие, оставшиеся в живых члены «Молодой гвардии»: Нина и Оля Иванцовы, Валя Борц, Радик Юркин.