Лара Прескотт - Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго»

Все это время я молчала. При других обстоятельствах ее рассказы наверняка показались бы мне крайне занятными, но я была совершенно не в том настроении. Впрочем, женщина казалась мне одной из тех, кто может продолжать свой монолог после того, как ее аудитория уже сорок минут как заснула.

Восемь часов назад я приземлилась, чувствуя себя полностью разбитой. До этого я никогда не летала на самолете, но, как только спустилась с трапа, еще до своего перевоплощения, сразу превратилась в курьера, стала новым человеком.

Я получила то, о чем просила. Мне дали не просто задание и билет в одну сторону, а шанс стать другой, начать жизнь с чистого листа. У меня была такая возможность, и я ею воспользовалась. Мое сердце было разбито, но в этом было что-то освобождающее – словно гора упала с плеч, и у меня больше не было человека, который мог мне сделать больно, и я в свою очередь не могла причинить ему боль.

Женщина упаковала в сумку перчатки, ножницы и краски. Она смела с пола мои волосы и аккуратно сложила их в отдельный пакет, который тоже положила в свою сумку. Перед тем как уйти, она сообщила, что мне от флористов поступит коробка, в которой обычно привозят розы с длинными стеблями, но в коробке будет монашеская ряса. Женщина открыла дверь и, повернувшись, произнесла: «Было приятно пообщаться, дорогая».

– И мне тоже, – ответила я, подумав о том, что мы даже не представились друг другу.

Я закрыла за ней дверь, подошла к висящему над раковиной в ванной треснувшему зеркалу и посмотрела на свое отражение. Пригладила ладонью короткие волосы. Послюнявила кончик пальца, вытерла темное пятно краски на виске и поняла, что могу превратиться в кого угодно.

Одеваясь, я думала о том, что сказала бы Сэлли о моем новом имидже.

Или что могла бы сказать мама. Положив ладонь на тыльную часть шеи, подумала о том, что маме в таком виде я бы вряд ли понравилась. Сэлли сказала бы, что это – серьезное заявление. А Тедди сказал бы, что ему все нравится, но на самом деле мог вовсе так не думать.

После смерти матери я не хотела быть дома одна, и Тедди переехал ко мне на кушетку в соседнюю комнату. По ночам, когда я не могла заснуть, Тедди читал мне из журнала The New Yorker эссе Элвина Брукса Уайта [20] Elwyn Brooks White (1899–1985) – американский писатель, публицист и автор, кроме прочих, таких произведений детской литературы, как «Паутина Шарлотты» и «Стюарт Литтл» ( англ .). и Джозефа Митчелла [21] Joseph Mitchell (1908–1996) – эссеист, известный главным образом своими работами, напечатанными в The New Yorker ( англ .). , а также рассказы авторов, чьи фамилии я уже забыла. В тот вечер, когда я сказала ему, что не смогу выйти за него замуж, он читал мне с листов, которые вынул из своего атташе-кейса. Прочитав первую главу, он сказал, что это начало романа, который он пишет уже несколько лет. Я сказала, что мне очень понравилось и что он должен закончить этот роман.

– Ты действительно так думаешь? – переспросил он. Я ответила, что не буду ему врать, и он спросил, правда ли это.

Мне было сложно смотреть ему в глаза, но я заставила себя это сделать.

– Я не могу выйти за тебя замуж, – произнесла я.

– Мы можем подождать. Столько, сколько захочешь. В любом случае, ты сейчас в трауре.

– Нет, дело в не этом.

– А в чем?

– Не знаю.

Я почувствовала, что он хочет что-то сказать, но не решается.

– Мне кажется, что знаешь.

– Нет.

– Из-за Сэлли?

– Что? Нет… Я трудно схожусь с людьми. Сложно найти настоящих друзей. Она была хорошей подругой.

– Но все может остаться, как раньше. Я знаю…

– Мне кажется, что ты знаешь меня не так хорошо, как тебе кажется.

– В том-то и дело, что знаю.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что хочу быть с тобой. Что бы это для тебя ни значило.

Но я не могла его понять. Я не хотела его понимать.

– Ну, а для тебя что это значит? Чего хочешь ты сам?

– Жену, – ответил он, – друга, – он утер глаз от набежавшей слезы. – Тебя.

– Как ты думаешь, кто я?

Он потупил голову.

– Только честно.

Я сказала ему, кто я, и он ответил, что мы можем обо всем этом подумать, не торопить события и пока не принимать никаких решений. Я согласилась – главным образом для того, чтобы больше не видеть его в таком расстроенном виде, и мы расстались. Я ушла в свою спальню и всю ночь слушала, как он ворочается на кушетке в соседней комнате.

На следующий день из-за урагана не было электричества в большей части Района. Тедди повез меня в офис. По дороге мы не разговаривали и не включали радио. Единственным слышным в салоне звуком был звук «дворников», сбивающих потоки воды с лобового стекла. Когда он остановил машину, я сняла с пальца кольцо его бабушки и положила на «торпеду». Он лег грудью на руль, и через некоторое время, не сказав ни слова, я вышла из машины. Мне было нечего ему сказать. Мне казалось, что если я что-нибудь скажу, то сделаю ему еще больнее или потом просто не смогу выйти из машины. Я сама порвала с ним, но при этом чувствовала, что мое собственное сердце разрывается. Не так, как это было, когда меня бросила Сэлли, а так, будто я почувствовала себя в свободном полете без руля и без ветрил, словно перерезала веревку, которой была привязана к земле.

В тот день Тедди не появился в офисе. До отъезда на задание я больше его не видела. Он заехал ко мне домой и забрал свой чемодан до того, как я вернулась с работы. На следующий день Андерсон вызвал меня в свой кабинет и устроил допрос по поводу моих отношений с Сэлли. Он сказал, что Сэлли уволили и что я попала под подозрение из-за того, что близко с ней дружила. Я отрицала все очень убедительно, и Андерсон сказал, что верит мне. Ведь они сами научили меня врать и становиться той, кем я не являюсь. И мне было приятно использовать на них их собственное оружие.

Но сейчас в Брюсселе, стоя перед зеркалом, я не хотела об этом думать, хотя никак не могла выбросить это из головы. Но мне было необходимо все это забыть. Назад дороги не было. Надо было приступать к выполнению задания.

Я повязала на голову косынку и отправилась на место встречи. Над небом Брюсселя висел серп луны, а на улицах было полно туристов со всего света, приехавших на Всемирную выставку. Проходя мимо кафе, я услышала французскую, испанскую, английскую, итальянскую и голландскую речь. Проходя через площадь Гран-Плас, я увидела группу китайцев, которые рассматривали Hôtel de Ville, передавая друг другу коробку шоколадных конфет.

Двое русских мужчин прошли так близко, что один из них слегка коснулся меня плечом.

Мне показалось, что один из них внимательно на меня посмотрел. Я не стала оборачиваться и не ускорила шаг. Я смотрела прямо вперед и продолжала идти дальше.

Я подошла к дому на улице Lanfray, расположенному в центре города в коммуне Иксель. Это было величественное пятиэтажное здание в стиле модерн, фасад которого был выложен деревянными пластинами и украшен металлической ярко-зеленой ажурной конструкцией, похожей на вьющийся по стене плющ. К двойным дверям подъезда вела изящная лестница с закругленными ступеньками. Казалось, что это не обычный жилой дом, а музей. Поднимаясь по лестнице, я думала о том, что я, точнее человек, роль которого я играю, принадлежит к миру людей, которые живут в подобных домах. Я нажала на золоченую кнопку звонка, посчитала в уме до шестнадцати, потом снова позвонила. Стоя перед дверью, я чувствовала, что мой затылок немного вспотел. Дверь открыл мужчина в одежде священника.