Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

Постепенно рассказ преобразовался в повесть, а та стремительно распространилась в роман, даже в семейную сагу, вобравшую в себя кроме конкретной адюльтерной ситуации историю нескольких поколений семьи Башмаковых да ещё и судьбу страны за последние тридцать лет. К концу работы я вдруг понял, что пишу, простите за некорректность сравнения, свой «Тихий Дон». Только между двумя женщинами мечется не пассионарный Григорий Мелехов, а слабовольный Тапочкин. И герои подхвачены не кровавыми вихрями русской революции начала века, а мусорными ветрами буржуазной реставрации конца XX столетия.

Кстати, такая глобализация замысла закономерна: чтобы понять, почему к середине 1990-х, в разгар безбашенного российского самопогрома мой герой превратился в эскейпера, надо знать, как он жил в системе советских ценностей, с кем дружил, к чему стремился… Аэскейпер, как читатель уже понял, есть человек, избегающий принятия любых ответственных решений и движущийся по жизни, как бумажный кораблик в ручье.

Но почему, спросите вы, автора так заинтересовал именно этот человеческий тип – эскейпер? Не современный, скажем, Павка Корчагин – отважный Рыцарь Джедай, оставшийся всего лишь персонажем второго плана. А потому что не Джедай, а Тапочкины определили участь нашего отечества в конце XX века. Люди, неспособные принимать решения, есть всегда, но если их количество в социуме переходит некую опасную черту, общество становится безвольным и бессильным перед теми вызовами, которые ему бросает время. Не случайно, конечно, и на вершину политической власти вынесло тогда эскейпера и геополитического клоуна Горбачёва, который в отличие от моего Башмакова оказался вдобавок глуп и непорядочен. Ещё неслучайнее другое: вокруг не нашлось никого, даже среди военных, кто попросту свернул бы ему шею, хотя большинство отлично понимало, куда «ласковый Миша» тащит страну… Единственный, кто смог вышибить Горби из политики, – Ельцин, умевший брать на себя ответственность и принимать решения. Но это были ответственность и решительность пьяного мясника с колхозного рынка. Остальное общеизвестно…

Читателю, наверное, интересно узнать, что я довольно долго мучился с концовкой романа. Их было несколько. И я склонялся к довольно необычной развязке: Тапочкин, неспособный выбрать между женой и любовницей, от безысходности превращался… в калихтового сомика, который, собственно, ради этого и появился в романе. А Вета и Катя, войдя в опустевшую квартиру, обнаруживают аквариум с грустноглазой рыбкой и никак не могут понять, куда же девался их муж-любовник… Однако, всё обдумав, я решил, что такая развязка больше подходит писателю-мистику, а мне, реалисту, хоть и гротескному, не подобает выпутывать героя из сложнейшей жизненной коллизии подобным сверхъестественным способом. Потому-то я и оставил Тапочкина, сорвавшегося с балкона, буквально висеть между небом и землёй. Ведь этим, собственно, он и занимался, только в переносном смысле, всю жизнь.

В результате редкая моя встреча с читателями обходится теперь без вопросов: а не сорвётся ли Башмаков вниз, сумеют ли соединёнными усилиями жена и любовница спасти этого милого никудышника? Как-то я зашёл по делу в отделение Сбербанка, сотрудница стала колдовать с моим вкладом, потом как-то странно на меня посмотрела, перечитала фамилию в сберкнижке и спросила:

– Это вы написали «Замыслил я побег…»?

– Ну я…

– А мы уже несколько дней тут спорим. Одну минуточку!

Она куда-то убежала, а вернулась с группой взволнованных сослуживиц. Несколько мгновений они смотрели на меня жадными начитанными очами, а потом, перебивая друг друга, стали вопрошать:

– Тапочкин разобьётся?

– Жена его простит?

– Вета на самом деле беременна или обманывает?

– Башмаков вернётся к жене или уйдёт к любовнице?

– Умоляю, не убивайте Джедая!

Пришлось провести стихийную читательскую конференцию, на час парализовав работу сберкассы.

Скажу по совести: с одной стороны, такие вопросы меня раздражают, ибо, подвесив героя, я, как мне думалось, переосмыслил и развил гоголевского Подколёсина, от предсвадебных душевных сомнений выпрыгнувшего в окно. Однако такое участие читателей в судьбе Тапочкина косвенно подтверждает факт: мне удалось уловить и запечатлеть живой, волнующий образ, даже тип. А это очень важно для сочинителя! Ведь новое слово в литературе – это прежде всего новый герой. Те, кто полагает, будто новаторство заключается в том, чтобы кропать тексты без точек и запятых, – или глупы, или неграмотны, или и то и другое вместе. В общем, идя навстречу озабоченным читателям, я решил в романе «Грибной царь» дорассказать, чем же закончилось висение моего эскейпера на балконе.

Ещё меня часто спрашивают о том, как я отношусь к 8-серийному телевизионному фильму, снятому по роману «Замыслил я побег…» режиссёром Мурадом Ибрагимбековым. Вообще-то первоначально продюсер Юрий Мацук вёл переговоры с Сергеем Урсуляком, тогда только начинавшим свою карьеру. Этот талантливый режиссёр, как принято выражаться, буквально «влюбился в материал» и очень хотел снять кино. Вроде ударили по рукам, оставалось лишь вступить в договорные отношения. Я обрадовался несказанно. Но тут на горизонте появился знаменитый кинодеятель, участвовавший с создании «Белого солнца пустыни», – Рустам Ибрагимбеков и настойчиво порекомендовал своего племянника Мурада, обещая собственноручно написать сценарий. Мацук не устоял, перестал отвечать на звонки Урсуляка, а мне сказал, что тот в последний момент отказался от проекта. Я, конечно, огорчился. Правда выяснилась лет через пять, когда, оказавшись с Урсуляком на одном кинофестивале, я попенял ему на давний отказ. Он же, возмутившись, сообщил, как всё было на самом деле, и признался: «Я до сих пор жалею, что не снял ваш «Побег».

Сценарий, написанный, уж конечно, не Рустамом, оказался халтурой, и я вынужден был переписать его от начала до конца. Мурад с молодым энтузиазмом взялся за дело, пригласив известных актёров: Екатерину Редникову, Олесю Железняк, Михаила Полицеймако, Марину Голуб, Юрия Чернова, Виктора Проскурина, Дмитрия Письменного, Юлию Новикову, Валерия Баринова, Татьяну Васильеву, Алексея Жаркова, Сергея Плотникова, Елену Полякову, Юрия Нифонтова, Николая Пенькова и других. В 2005 году ленту показали на Первом канале, поменяв пушкинскую строку «Замыслил я побег…» на безликое, много раз использовавшееся в кинематографе название «Побег». Я пытался спорить, но легче внушить неандертальцу общечеловеческие ценности, чем убедить телепродюсера не трогать многосмысловое авторское заглавие. Рекламу надвигающегося сериала разместили на стеклянных плоскостях московских транспортных остановок, и я, перемещаясь по городу, старался не смотреть на лезший всюду в глаза пресловутый «Побег».