Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

Или:

– Помнишь, в «Заводном апельсине» он хочет, но не может ударить? Вот так же и наш Шумилин на заседании райкома!

Но ничего я не помнил, так как фильмы эти в прокате не шли, а во ВГИКе мне учиться не довелось. Кроме того, я не понимал, зачем надо что-то воровать у других, когда можно придумать самому. Так проще и честнее. Петя же был уверен, что всё уже придумано, напрягаться не стоит, лучше позаимствовать и выпить. По этому поводу я даже сочинил эпиграмму:

Тогда началась горбачёвская кампания против пьянства, и алкоголь стали продавать не с 11.00, как прежде, а с двух часов, что вызвало глухой ропот населения. Собственно, алкоголь Корякина и сгубил. Его пригласили на влиятельную должность главного редактора одного из творческих объединений «Мосфильма», и желающих ему налить стало столько, что бедный Петя спился, потеряв должность. Оставленный женой, соавторами и собутыльниками, он умер в 2001 году, употребив какой-то суррогат, а ведь я накануне привлёк его к работе над сериалом и выдал приличный аванс, на который несколько месяцев можно было ежедневно покупать вполне качественный алкоголь. А поди ж ты….

В гробу мой соавтор улыбался, видимо, перед смертью ему стало совсем хорошо.

Итак, я жил в Матвеевском, а композитор звонил мне каждое утро и говорил ласково: «Здравствуй, Юра, это Тенгиз. Ну как наши дела?» После выхода «ЧП…» я страдал в первых лучах литературной славы, сопряжённой с неумеренным употреблением алкоголя, и был необязателен: синдром похмелья и творческое усердие – две вещи несовместимые. Хотя, должен признаться, иные неожиданные идеи зарождаются именно в похмельном мозгу. Но, увы, для многих молодых талантов, не научившихся соизмерять написанное с выпитым, первые лучи славы оказались и последними. Я долго огорчал настойчивого Тенгиза, пока однажды вдруг его мелодия, которую я по вечерам прокручивал на диктофоне, не разбудила во мне воспоминания о пионерском лагере, тёплых ночах у брызжущего искрами костра и хорошенькой баянистке Тае, которая была старше меня лет на десять, но всё же снизошла к моему юношескому вожделению, посвятив в первичные тайны половой любви. Расставались мы в конце смены душераздирающе! Едва я вспомнил всё это – сразу же получилось:

Тенгиз обрадовался, взял текст, сказал, что скоро нас запоёт весь Советский Союз, и исчез навсегда. А лет через пять исчез и Советский Союз, странная империя, пытавшаяся, как советовал Тютчев, сплотить народы не кровью, а любовью. Атам, мол, посмотрим, что сильней! Кровь, точнее, зов крови и племенная спесь оказались сильнее. Интересно, что поделывает теперь Тенгиз, если жив, в незалежной Грузии? Вряд ли сочиняет музыку, там за неё теперь не платят даже народным артистам.

Нынче нашу империю, царскую и советскую, всячески охаивают, мол, тюрьма народов, Совдепия, Сталин, произвол, репрессии, депортации… Кто ж с этим спорит, хотя и произвол, и репрессии, и депортации – это почти всегда ответ, неадекватно жёсткий, на реальные вызовы и кара за реальные прегрешения в условиях осадного существования нашей страны. Но едва ли сыщется в мире другая империя, которая бы с таким бескорыстным энтузиазмом поднимала свои окраины, строила пышные национальные столицы там, где прежде верблюды жевали колючки, просвещала и образовывала на европейский лад туземную молодёжь. Один английский исследователь назвал Россию «империей наоборот». Очень верно! Чтобы осознать донорский характер СССР, достаточно поколесить по цветущим метрополиям – Франции или Британии, а потом проездиться по малой России, или Нечерноземью, так именовались эти запущенные земли при советской власти. На обустройство коренной Руси не было денег ни у царя-батюшки, ни у коммунистов, да и у нынешней власти тоже не хватает. Так и хочется повторить за поэтом:

А ведь речь-то идёт об исконной Руси, откуда всё и пошло. Имперский народ, страдающий бескорыстием, обречён на бедность и неблагодарность…

Что же касается Сталина, репрессий, депортаций…. Двадцатый век был жестоким не только в России, диктаторы тогда правили во всех странах, затронутых революционным брожением и войной. У нас-то пособников и полицаев хотя бы судили, а в цивилизованной Франции коллаборационистов просто развешивали на деревьях, как гирлянды. Дам, что сожительствовали с немцами, перед смертью ещё и обривали наголо. Между прочим, на оккупированных территориях СССР от насилия или связей с захватчиками, по некоторым сведениям, родилось до 3 миллионов младенцев. Но суровая советская власть вошла в безвыходное положение этих женщин, в конце концов, не они отступали до самой Москвы. Сначала, правда, возникла тема «немецких овчарок», но вскоре была закрыта раз и навсегда. Даже в поздних фильмах о войне эта тема если и затрагивается, то как-то вскользь. Правильно: дети не виноваты в том, что их отцами оказались солдаты вермахта, а не Красной армии. Детям предстояло вырасти, выучиться и стать полноценными гражданами многонациональной страны. Мудро? Мудро. К слову: за сорок с лишним лет пребывания наших войск на территории Германии от советских военнослужащих немки произвели на свет, по приблизительным подсчётам, около 300 тысяч детей. Вопросы есть? Вопросов нет. Крики и вопли о миллионах изнасилованных «гретхен» не более чем чёрный миф, стремление свалить, как говорится, с больной головы на здоровую.

А вот ещё пример. В Литве советская власть за 70 лет репрессировала 32 тысячи человек. Много? Смотря с чем сравнивать. Так, в годы короткой нацистской оккупации там погибли примерно 270 тысяч человек. Однако в исторической памяти литовцев запечатлелась картина, совершенно обратная реальной. Почему? Наверное, потому, что фашисты уничтожали в основном евреев, анаши карательные органы наказывали в основном литовских националистов вроде «лесных братьев». И ещё, видимо, потому что люди искони железо уважают, увы, больше, чем любовь.

В Латвии недавно разразился скандал. В последнее время считалось почти аксиомой: кадры исторической хроники, запечатлевшие буйное ликование рижан, встречающих Красную армию, – это гнусная подделка, монтаж, ложь агитпропа. Но, как известно, после поражения Германии в Первой мировой войне и провозглашения независимой Латвии тысячи немцев, веками живших на этой земле, особенно в городах, куда латышей просто не пускали, были изгнаны из республики. Кому досталось имущество? Понятно: титульной нации. В этой ситуации пакт Молотова – Риббентропа был для латышей спасением, а ликование при виде красноармейцев – совершенно искренним: нас не накажут и барахло не отберут! Ведь воротись тевтоны, пришлось бы не только отдать чужую собственность, но ещё и ответить за жестокости депортации немцев. Да-да, депортации…