Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

Конечно, во время написания «Парижской любви…» я о таких вещах ещё не думал, озаботился этим позже, в 1990-е, когда в нашей стране была предпринята вторая после 1917 года попытка дерусификации, когда слово «русский» исчезло из эфирного обихода, а носители коренной идентичности стремительно вытеснялись из власти, культуры, про СМИ и бизнес я даже не говорю: русским духом там вообще не пахло. Помню, моя дочь в середине 1990-х, придя с вечеринки «золотой молодёжи», спросила:

– Папа, а мы совсем, что ли, русские?

– В каком смысле?

– Ну, может, какие-нибудь… примеси есть?

– Да вроде обе ветви рязанские…

– Жаль.

– Почему?

– Ребята и девчонки сегодня выпили и стали хвалиться, у кого сколько процентов нерусской крови. А я сижу как дура…

С приходом Путина этот процесс замедлился, но не прекратился вовсе. Кто смотрит российское ТВ, понимает, о чём я говорю. Жаль. В СССР была предпринята небезуспешная попытка построения не только бесклассового, но и интернационального общества. Ни то ни другое до конца довести не удалось, хотя я уверен, к этим попыткам человечество ещё вернётся.

Но возвратимся к сюжету «Парижской любви…». В советские времена наши люди тоже ездили за бугор. Впрочем, не все – Булгакова, к примеру, так и не выпустили. Зато другие – Эренбург, парочка Бриков, Михаил Кольцов, Маяковский, Шкловский и прочие везунчики – оттуда не вылезали, но исключительно для того, чтобы вести там идеологические битвы. Кстати, с нашими писателями-эмигрантами они там почти не общались, считая их белогвардейцами, которых в упор, между прочим, не замечали и французские литераторы, придерживавшиеся либеральных или коммунистических взглядов, как Луи Арагон, муж Эльзы Триоле – родной сестрички Лили Брик. Мы сегодня вообще недооцениваем разветвлённость, мощь и влияние интернациональных связей Советской России, ставших сходить на нет после отстранения от международной деятельности Литвинова и Зиновьева. Известный русист Рене Герра рассказывал мне, что Зайцев, Гуль, Шмелёв, Адамович, Георгий Иванов жили в фактической изоляции от французского литературного сообщества. Их не замечали. Во всяком случае, до начала холодной войны.

Я, кстати, будучи начинающим поэтом, ещё застал когорту писателей-международников, постоянно мотавшихся за рубеж и дававших там, а потом и на страницах своих книг бой гнусной буржуазной действительности. Международников сразу можно было узнать среди блёклых завсегдатаев Дома литераторов по ярким пиджакам, малиновым ботинкам, ярким галстукам или шёлковым шейным платкам. Особенно выделялся Александр Кулешов-Нолле, кудрявый загорелый красавец с гвардейской выправкой. По слухам, он был внебрачным сыном Александра Блока. В самом деле – похож, да и по дате рождения как-то всё совпадало. Когда он, дыша импортными одеколонами и лондонскими туманами, гордо проходил мимо бражничавших литературных домоседов, те начинали спорить, в каком звании он служит в КГБ. И сходились: никак не ниже полковника. Писал Кулешов, кажется, о продажности и беспринципности буржуазного спорта.

Сочинения международников изобиловали спорами доказательных советских умников с интеллектуальными западными простофилями, на глазах прозревающими от неотразимых доводов. Читать эти диалоги без смеха нельзя было уже тогда, в них, по сути, брезжило наше грядущее сокрушительное поражение в холодной войне и схватке идеологий. Любопытно, что большинство наших международников в критический момент перешли на сторону неприятеля, став в ряды прозападных либералов.

Вспомните фильм талантливого режиссёра Сергея Герасимова «Журналист». В первой серии корреспондент-стажёр едет по «тревожному письму» в русскую провинцию, и смотреть его приключения – одно удовольствие, настолько честно, сочно и подробно показана жизнь глубинки. А во второй серии его посылают наконец в загранкомандировку в Женеву, и начинается идеологически выверенное враньё, которое не спасают даже выдающиеся отечественные и зарубежные актёры, играющие в ленте. Единственное, что выглядит художественно и убедительно, так это выдающаяся грудь молодой Анни Жирардо, обтянутая чёрным свитером…

Впрочем, во все времена тема «русские за границей» несла в себе нотки юмора и самоиронии. Напомню хотя бы смешную «макароническую» поэму Ивана Мятлева «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой»:

Мадам Курдюкова смешна и нелепа по причине своей жизнерадостной глупости. Мы же, советские люди, прибывшие за рубеж, были нелепы совсем по иной причине. Разве не забавен именитый писатель, перебирающий в кармане валюту, которой хватит только на мороженое? Разве не забавен грозный столоначальник, когда дрожит, как нашкодивший мальчишка, под взглядом приставленного к нему куратора в штатском? А разве не уморителен видный учёный, неумело торгующий из-под полы матрёшками или икрой, чтобы прибарахлиться в «Тати»? Кстати, из литературной братии широко славился своей загранквалификацией поэт-концептуалист Д. Пригов, забытый ныне мастер замысловатого эпатажа. Стоило назвать ему заграничный город, куда ты собираешься, и он влёт выдавал тебе адреса самых дешёвых улочек и магазинчиков, в том числе секс-шопов, где обслуживали по бартеру при условии, конечно, что икра будет в стеклянных, а не в жестяных банках: бывали случаи, когда наши подсовывали сайру с обманной наклейкой.

Оглядываясь назад, понимаешь: суровая и навязчивая заботливость Советского государства, часто вызванная непростой историей, привела в итоге к формированию народа-дитяти, а наш рывок в рынок есть не что иное, как новый крестовый поход детей. Итоги первого похода общеизвестны: многих маленьких воителей попросту продали в рабство. Результаты второго также уже очевидны. Выиграли от него лишь циничные маркитанты, которые всегда идут за устремлёнными в светлое завтра мечтателями и героями. Помните, у прекрасного русского поэта Юрия Кузнецова:

Да, профессор, шкодливо толкающий гостиничному портье банку чёрной икры, чтобы купить жене модную кофточку, а молоденькой аспирантке – соблазнительные трусики, это смешно и унизительно. Но профессор, стреляющий себе в сердце из охотничьего ружья, потому что гибнет дело всей его жизни – наука, потому что аспирантка пошла на панель, а жена сидит полуголодная, – это страшно и подло! Когда в 1990-е мы это вдруг поняли, было уже поздно.