Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

Напомню, сам термин «перестройка» появился в эпоху реформ Александра II Освободителя, и «гласность», кстати, оттуда же. Они, эти кремлёвские люди, сознательно вели страну к потрясениям, к обрыву, чтобы в хаосе падения одним махом сменить политический и экономический строй СССР. Скорее всего, и распад Советского Союза был заранее запланирован и оговорён. Ещё академик Сахаров, по-моему, сошедший с ума, сошедшись с Еленой Боннэр, советовал поделить одну шестую часть суши на несколько десятков уютных кусочков, а Солженицын, бедняга, тяготился «южным подбрюшьем». Что и говорить: мелко нарезанная, нашинкованная Россия – давняя золотая мечта Запада: не очень-то приятно возделывать свой лилипутский садик, если за забором начинаются угодья великана.

Судя по всему, Яковлев и был координатором сил, направленных на радикальное переустройство страны, дезорганизацию, развал и резкую капитализацию под лозунгом «Больше социализма!». Почему? Известно, что он в молодости проходил стажировку в США в одной группе с Калугиным. Умному – достаточно. Думаю, неприятие нашего «антиперестроечного» сценария шло если не от него самого, то от его ближнего круга. Ведь зарубить фильм, освящённый именем Героя Социалистического Труда и лауреата бесчисленных госпремий Габриловича, можно было только с высочайшего согласия. Таковы были тогдашние правила игры. Да и сегодняшние правила такие же. Троньте кого-то из неприкасаемых – узнаете! Как-нибудь расскажу, какими методами небожители борются с теми, кто смеет сомневаться в их величии.

А чего, собственно, спросите вы, они там в Кремле испугались-то? Неужели одна кинолента могла изменить ситуацию в стране, переломить настроения, повернуть вспять историю? Нынче даже премьера, превращённая мощным пиар-прессингом в событие века, проходит по стране косым дождём. Но тогда всё было иначе. Помните, какими морально-политическими бурями стали ленты: «Маленькая Вера», «Россия, которую мы потеряли», «Так жить нельзя», «Покаяние», «Легко ли быть молодым»? Да и снежкинское «ЧП районного масштаба», к которому приложил руку автор этих строк. Именно литература и искусство свернули на антисоветскую сторону многие доверчивые мозги. Это были мощнейшие «антисоветики» (по аналогии с антибиотиками), убивавшие в сердцах всё социалистическое. О том, что дела совсем плохи, я сообразил, когда, в очередной раз зайдя в кабинет к своему приятелю, главному редактору «Московского комсомольца» Павлу Гусеву, я обнаружил на пороге коврик с портретом Ленина, чтобы вытирать ноги, зато на стене появился портрет государя-императора Николая Второго.

Напомню: к 1988-му у людей стали появляться вопросы к новому курсу. Точнее других сформулировал недоумение писатель-фронтовик Юрий Бондарев, сказавший с высокой трибуны, что страна похожа на самолёт, который взлететь-то взлетел, а куда садиться, не знает. Как же набросилась на него передовая свора! А какие битвы велись вокруг письма скромной ленинградской преподавательницы Нины Андреевой! Его опубликовали в «Советской России» под заголовком «Не могу поступаться принципами!». Таких проклятий не удостаивалась даже Фанни Каплан, стрелявшая в Ильича. А ведь она всего лишь усомнилась: стоит ли ломать и очернять всё советское. Но тогдашнее сознание советского человека воспринимало критику, допущенную на газетную полосу, экран телевизора или кинотеатра, на театральную сцену или в радиоэфир, как отчётливый призыв бороться и преодолевать негативные тенденции жизни. Именно так осуществлялась в нашем однопартийном обществе обратная связь. Появление в этой атмосфере сгущающегося недоумения и недовольства антиперестроечного фильма, в создании которого принял участие живой классик советского кино Габрилович, а главную роль сыграла всенародная любимица Ирина Муравьёва, могло сработать как детонатор. Но могло и не сработать. История капризна, как женщина.

Если бы фильм запустили в производство по утверждённому плану в начале 87-го, на экраны он вышел бы как раз к концу 88-го, в переломный момент, когда уже многие были готовы сказать Горбачёву: «До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес!» Именно в этом году мы проскочили точку невозврата. А могли ведь остановиться, свернуть и пойти, скажем, «китайским путём» обновления без самопогрома. Лично я ради эволюционной модернизации ещё лет десять посидел бы на скучнейших партсобраниях, повторяя детскую риторику, разработанную партией для простодушных рабфаковцев 1920-х годов. Но многим уже хотелось «делать историю», им нравилась стремительная «собчачизация» общественной жизни стрибунными истериками и призывами сломя голову бежать в неведомые дали. Да и рубль, сорвавшись с цепи «безнала», делал своё дело. «Корейки» уже вылезали из подполья, пилили свои золотые гири и вступали, пока ещё закулисно, в большую политическую игру.

Не сомневаюсь, отмашку на закрытие «Неуправляемой», как, впрочем, и других антиперестроечных поползновений, дали те, кто хотел, чтобы точку невозврата страна прошла, не заметив. Так и случилось. И хороши бы мы были, послав жалобное письмо Яковлеву. Марионетки жалуются кукловоду на то, что кто-то дёргает их за нитки. А недовольных марионеток, как известно, складывают в сундук.

О мудрый, печальный, старый Габр! Кажется, то был его последний порыв. Во всяком случае, я ничего о его новых работах не слышал, хотя прожил он ещё шесть лет, похоронив сына. Леонид Эйдлин страшно горевал по поводу краха нашего сценария, впал в депрессию, но, кажется, так и не догадался об истинных причинах неудачи, считая это результатом интриг завистника Марягина и коварной Скуйбиной при тайном поощрении тихого Наумова.

Нельзя сказать, что такой неутешительный прогноз перестройке дали только мы в нашей киноповести «Неуправляемая». Примерно о том же написан роман Василия Белова «Всё впереди», книги Бондарева, стихи Юрия Кузнецова, последние вещи Айтматова, статьи Кожинова, Ланщикова, Лобанова. Но все сомневавшиеся сразу зачислялись в «красно-коричневые» ретрограды, награждались ярлыком «агрессивно-послушное большинство», отсюда был уже один шаг до «чёрной сотни», которую, как известно, после революцию вырезали почти подчистую…

Однако у рачительного литератора ничто зря не пропадает. Как уже, наверное, догадался читатель, многие мотивы нашего «задробленного» сценария я впоследствии использовал в повести «Парижская любовь Кости Гуманкова», ведь события там происходят не только в Париже, но и в вычислительном центре «Алгоритм», а главный герой – программист по профессии…

Года через три после погрома я написал кинокомедию «Мама в строю», специально под Эйдлина и Ирину Муравьёву, хотя поначалу клялся, что никогда больше не стану связываться с подлым кинематографом. По сюжету одинокая мамаша, которая не хочет, чтобы её сын служил срочную, идёт в армию вместо него, благо работает каскадёршей и шутя переносит все тяготы боевой подготовки. В армии она находит своё заплутавшее женское счастье, влюбившись в командира-афганца. Пока Муравьёва срочно худела, чтобы стать похожей на Голубкину из «Гусарской баллады», а Эйдлин мучился, придумывая режиссёрский ход, объяснявший, почему никто не узнаёт в героине женщину даже в бане, финансовая система СССР рухнула, и снимать кино стало не на что. Снова не вышло…