Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

Перед тем как Геннадий закончил институт в 1975 году, я устроил его на несколько месяцев на практику в секретариат ООН. Ему нравилась его работа в ООН, и мы все вместе были счастливы в Нью-Йорке. Геннадий был студентом с живым и пытливым умом. Он начал интересоваться проблемами разоружения и планировал защитить кандидатскую, а потом стать дипломатом. Лина и я гордились его целеустремленностью. Как и многие молодые люди в наше время, Геннадий уже чувствовал себя независимым от нашей семьи. Будучи в Нью-Йорке, он завел ряд новых знакомств и возобновил старые связи, а также был принят в общество взрослых в советской колонии.

Но Анна, шагнувшая в отрочество, нуждалась в обществе своих сверстников. Чтобы знакомиться с миром за стенами нашего дома и школы, ей была необходима свобода. Но возможности ее в Нью-Йорке были жестко ограничены. Взрослые еще могли группами куда-то пойти сами — в магазины, на работу или просто погулять. Детям нельзя было и этой малости. Им запрещалось выходить куда-либо без сопровождения. Советским детям не разрешалось устанавливать контакты с их американскими сверстниками. Не поощрялись также дружеские отношения с детьми дипломатов из социалистических стран. Более того, если мальчик или девочка, с которыми Анна хотела бы дружить, были детьми советских дипломатов низшего ранга, она не могла пригласить их на уикенд в Глен-Коув. Там жило только "начальство” и семьи "начальства”, в которых было мало детей возраста Анны. Запертая в нашей нью-йоркской квартире, Анна с нетерпением ждала поездок в Глен-Коув, где она могла, по крайней мере, проводить время на пляже.

"Начальство” также ни в коем случае не смешивалось с семьями коменданта, поваров, горничных, садовников и шоферов, работавших в Глен-Коуве. Это была "дворня” для дипломатической элиты, и отношения между дипломатами высокого ранга и "дворней” были такими же, как между барами и обслугой в царской России.

Подозрительность, привычная в советском обществе, еще более процветает среди членов советской колонии в Нью-Йорке, которая насчитывает более семисот человек, работающих в Миссии, секретариате ООН, Генеральном консульстве, Амторге, Интуристе, ТАСС и т. д. Причина растущего недоверия заключается в том, что чуть ли не каждый советский гражданин мечтает пробыть в Нью-Йорке как можно дольше, а даже пустячный неверный шаг может повлечь за собою отзыв в Москву, и поэтому люди стараются избежать критики в свой адрес, чего бы им это ни стоило. Практически любой советский человек (не только сотрудник КГБ) является потенциальным стукачом. В дополнение страх быть пониженным в должности (что означает и меньшую зарплату) действует на советских людей с неменьшей силой. Трудно предугадать, какой именно поступок может повлечь за собой неприятности: антисоветский анекдот, "буржуазное потребительство”, отсутствие прилежности в работе, преклонение перед "декадентским” искусством Америки, интерес к американским фильмам, или — преступление из преступлений — посещение порнокинотеатра. Все это может стать поводом для обвинения человека, живущего за границей. Большинство из нас проводят время только с несколькими очень близкими друзьями, если таковые есть. Разделенная недоверием, но в то же время находясь как бы в прозрачном аквариуме, советская колония живет скучно, монотонно, варясь в собственном соку.

Но люди есть люди, и даже страх перед скорой расправой не может побороть все их слабости. Несмотря на то что работников призывают избегать лавок дешевых товаров на Орчард-стрит, они все равно бегут туда за "шмотками” и домашней утварью. Вопреки всем запретам даже заглядывать в магазины, торгующие русскими книгами, работников Советской миссии, как магнитом, туда затягивает. Они тайком покупают и ежедневно читают "Новое русское слово” — эмигрантскую газету на русском языке, издающуюся в Нью-Йорке, а заодно покупают порнографические журналы, смотрят порнофильмы и живые порнографические представления на Таймс Сквер. Но на это отваживаются все же немногие.

Большинство предпочитает приспосабливаться к своему унылому существованию, которое делают еще более унылым бесконечные совещания и собрания в Миссии — регулярные партсобрания, по нескольку в месяц, лекции в системе партийного просвещения, обязательные совместные празднования советских праздников.

Просмотры последних советских фильмов в переполненном кинозале Миссии или в Глен-Коуве, в окружении одних и тех же знакомых лиц, доставляет мало удовольствия. Но мне никогда не приходило в голову, что кого-то может интересовать, кто и как посещает эти киносеансы, до тех пор, пока секретарь нашей парторганизации не указал мне, что люди, дескать, не очень часто меня видят. Наше тесное сосуществование, порождающее сплетни, подозрения, разочарования и скуку, ведут к тому, что любая мелочь, связанная с нарушением правил, может разбухнуть в проступок, вызывающий озлобление окружающих, которые, окажись они в других условиях, занимались бы с таким же энтузиазмом охотой за ведьмами.

Кто-то однажды теоретизировал, что подняться над примитивным существованием человеку помогло не открытие огня, а изобретение очага. Это позволило человеку оставить общий огонь и оказаться в собственном пространстве около своего собственного источника тепла. Так родилось уединение. Теория утверждала, что уединение внесло важный вклад в развитие цивилизации, дав возможность человеку спокойно размышлять и выражать себя, создавая спокойную атмосферу для мирного решения сложных проблем. Я не помню дальнейшего развития идеи, но мне, прожившему много лет в обществе, где прославляется коллектив, а всякая обособленность осуждается, мысль об очаге близка, и я поддерживаю ее.

Время от времени в Миссии устраиваются "вечера дружбы” с работниками миссий братских социалистических стран. Но мы никогда не были с ними по-настоящему близки, отношения были неискренними, дистанция была узаконена. Дипломаты из этих стран не приглашались на наши партсобрания — это было бы уж чересчур для единения социалистических пролетарских партии.

Но как бы там ни было, а Соединенные Штаты — все же рай для любого советского человека. За короткое время работы в Нью-Йорке советские граждане обзаводятся невероятным количеством вещей, которых или вовсе нет в Советском Союзе, или они стоят очень дорого. В конце 70-х годов дипломат среднего ранга в Москве получал 200–250 рублей в месяц, а в Нью-Йорке — 700–800 долларов. В Нью-Йорке на эти деньги можно купить множество недоступных дома товаров. Можно за 2000 долларов, уплатив американской валютой, купить советскую автомашину и получить ее по возвращении в Москву. В СССР такой автомобиль стоит более десяти тысяч рублей и ждать его в очереди надо от трех до десяти лет. Автоматические стиральные машины (до сих пор в СССР выпускаются только полуавтоматические), посудомоечные машины, фотоаппараты, стереосистемы, проигрыватели, магнитофоны, кассеты, детская еда, бумажные пеленки, утюги, фарфоровая посуда, туалетная бумага и бумажные салфетки, одежда, обувь, ткани (про запас, на будущие годы) — все это переправляется в СССР. И каждый покупает еще вещи, которые могут быть перепроданы в Москве на черном рынке за огромные деньги. От послов до уборщиц — все регулярно отправляют посылки домой. Для того чтобы позволить себе это, те, кто получают немного, жестоко экономят на всем — от продуктов питания до развлечений. Проблема экономии денег постоянно снедает советских работников за границей.