Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

Роль Дурденевского как наставника не сводилась к чисто академическим занятиям. Мы так подружились, что он иногда рассказывал мне о закрытом мире Министерства иностранных дел. От него я узнал, что следствие по делу Берия бросило тень на Маленкова: Берия, защищаясь, уверял, что поскольку Маленков в преследовании честных коммунистов во время больших чисток был правой рукой Сталина, то, мол, и он виноват во всем. От Дурденевского я узнал о все возрастающей роли Хрущева в руководстве: в сентябре 1953 года Хрущев в конце концов и заменил Маленкова на посту первого секретаря.

Дурденевский говорил, что Никита Хрущев настаивает на существенном пересмотре сталинской внешней политики, намереваясь пойти дальше, чем Маленков и Молотов. Слишком опытный, чтобы быть неосторожным, Дурденевский тем не менее не разочаровывал меня в надеждах на близкие перемены в советской политике после стольких лет застоя.

Я был не одинок в этих надеждах: студенты МГИМО чувствовали, как в стране возникают новые силы, и мы верили в перемены к лучшему. Многие мои сокурсники ориентировались на старую русскую идею — о контактах с Западом и заимствовании его опыта. Такому направлению мыслей способствовали путешествия Хрущева в Югославию, Индию, Великобританию, сердечная, хотя и незавершенная встреча на высшем уровне в Женеве в 1955 году, энергичные попытки Хрущева перестроить основы экономики, правда беспорядочные и безуспешные.

Я заинтересовался вопросами разоружения, прочитав статьи на эту тему в советской прессе, но не был уверен, стоит ли тратить столько времени на этот предмет. Итоги переговоров в этой области не были ни особо захватывающими, ни обнадеживающими. Более того, было вовсе не просто даже следить за ходом переговоров. Огромные папки с документами о разоружении между двумя мировыми войнами, которые я нашел в институтской библиотеке, стояли не под тем индексом: очевидно, этот материал не вызывал особого интереса. Отчеты о работе Комиссии ООН по атомной энергии, охватывающие период сразу после второй мировой войны, были более последовательны в плане хронологии, но многие документы отсутствовали. Возражения Андрея Вышинского против плана Бернарда Баруха по международному контролю за атомной энергией звучали убедительно, но многие предложения Баруха тоже были вполне разумны. Интерес к этой теме возродился во мне заново после разговора с Дурденевским.

Из этого разговора я вынес впечатление, что возможны новые советские инициативы по разоружению. Он снова назвал Хрущева в качестве главного зачинщика этих инициатив. Тогда-то, в предчувствии этой надежды, я и согласился писать диссертацию. Весной 1955 года была опубликована наша совместная с Дурденевским статья "Незаконность применения атомного оружия и международное право”, позднее появилось мое исследование "Проблемы атомной энергии и мирное сосуществование”. Так интерес к разоружению на многие годы стал делом моей жизни.

Именно благодаря занятиям этими проблемами я впервые встретился с Андреем Громыко. Анатолий, сын Громыко и мой товарищ по институту, предложил мне в 1955 году написать вместе статью для журнала "Международная жизнь” о роли парламента в борьбе за мир и разоружение. "Международная жизнь” — полуофициальный орган Министерства иностранных дел, Андрей Громыко был (и остается) его главным редактором. Анатолий предложил сначала показать статью отцу, я охотно согласился. Громыко в ту пору был первым заместителем министра иностранных дел и пользовался известностью в Советском Союзе и за рубежом как видный дипломат.

Он сердечно принял нас в своей просторной квартире в одном из зданий в центре Москвы, где живут правительственные работники и высшие партийные чины. При всей огромности квартира была настолько безлика, что казалась скромной: тяжелая, темная, лакированная мебель, темные ковры.

Однако Громыко выделялся на этом невыразительном фоне. Он выглядел в жизни точно так же, как на фотографиях, — сильный, хорошо сложенный, чуть выше среднегп роста, с тонкими, плотно сжатыми губами, густыми бровями и черными волосами. В пристальном взгляде карих глаз, во всем его облике ощущалась уверенность и сила. У него был звучный, довольно низкий голос, говорил он очень четко, взвешивая каждое слово. Вспоминая наше знакомство с Громыко, я каждый раз удивляюсь, как мало он изменился за эти годы.

Внимательно прочитав нашу рукопись, Громыко сделал несколько замечаний, очень верных и точных, и одобрил статью. В последовавшем затем разговоре мне понравились его теплые слова о советско-американском союзе военных лет против гитлеровской Германии. В тот момент самые морозные дни холодной войны были уже позади, но слова Громыко о необходимости и возможности восстановить хорошие, если не подлинно дружеские отношения с Соединенными Штатами, выходили далеко за рамки советской официальной позиции в этом вопросе.

В конце концов Громыко спросил, чем я собираюсь заняться, когда закончу диссертацию. Я ответил, что мне нравятся научные исследования, но в то же время я очень интересуюсь международными делами. Он заметил:

— Заниматься наукой — всегда полезно, и вполне возможно сочетать это с дипломатической службой.

Позже Анатолий рассказал мне, что, несмотря на загруженность в министерстве, его отец сумел найти время для докторской диссертации о господстве американского доллара в капиталистическом мире.

Анатолий во многом напоминал отца — и внешне, и характером. Он так же упорен, как отец, у него отличная память, внимание к деталям и такая же суховатая манера общения. Но его личная жизнь и карьера сложились не блестяще. Его первая жена ушла от него к сыну Анастаса Микояна, занимавшего в то время более высокое положение, чем Громыко. Анатолий очень хотел стать профессиональным дипломатом, но в этом ему помешало положение отца. Он занимал за границей несколько постов, но высот не достиг. Какое-то время он служил в Англии, затем в качестве советника — в посольствах США и Западной Германии. Даже при той семейственности, что пышным цветом процветает среди советской элиты, иметь сына или дочь в непосредственном подчинении — все-таки неприлично.

У нас с Анатолием в те годы было много общего, — обсуждая дальнейшее развитие событий в СССР, мы сходились во многом. Помню, с каким интересом ожидали мы съезда партии в феврале 1956 года. Столько важных событий произошло после последнего съезда в 1952 году: умер Сталин, разоблачен Берия, стало меньше чувствоваться всевластие КГБ, наметились новые тенденции во внутренней и внешней политике.

Отчет Хрущева Центральному комитету и речи других руководителей на съезде содержали целый ряд новых выводов и суждений. Всех потрясла открытая критика политики прошедших лет, внешней и внутренней, и публичное признание наших недостатков в экономике, сельском хозяйстве, в области идеологии.