Александр Штейн - И не только о нем...

Сверху мумия украшалась живописью, чаще всего изображением умершего в красках. Бывали и сцены из его жизни.

Борис Ильич напоминает о том, что древние народы применяли и иные способы, так, например, у персов и евреев хотя и не было мумий, однако тела некоторых знатных людей бальзамировали.

Известно также, что тело Александра Македонского долго сохранялось в меду. Иосиф Флавий пишет о том, что тело иудейского царя Аристобула сохранялось в меду до времен Антония…

Но шли годы, впрочем, не годы, а столетия, искусство бальзамирования стало забытым.

Борис Ильич в своем рассказе прослеживает все этапы науки о сохранении.

Оказывается, уже в средние века в Италии, в Болонье, возникла идея бальзамировать римского папу Александра V, но и эта попытка в конце концов закончилась неудачей.

Оказывается, и Петр Первый, в пору его пребывания в Голландии, купил у амстердамского ученого за 30 тысяч флоринов коллекцию анатомических препаратов для сохранения и привез ее в Санкт-Петербург. Но дальше этого начала дело не двинулось.

Можно было бы продолжить рассказ о переходивших из столетия в столетие существования человечества неоднократных попытках сохранения, однако довольно сказать, что ни одна из них не привела к сколько-нибудь весомым результатам.

Справедлив вывод — аналогов удачного решения этой научной проблемы в истории наук пока не было.

Я уже писал, подчеркивал ранее, что идея бальзамирования В. И. Ленина возникла стихийно, никто не может в точности установить, кому она принадлежит, но вот то, что Феликс Эдмундович Дзержинский был инициатором научного вмешательства в решение этой не имеющей прецедентов в истории человечества задачи, — это точно.

Пока — об эксперименте, хотя бы на некоторый срок. Речь шла хотя бы о том, чтобы продлить срок на месяц. Но, конечно, начали обсуждать более широкие планы.

Как решить проблему так, чтобы сохранение пребывало на воздухе, при обычной температуре? Чтобы стало возможным каждодневное обозрение многими тысячами людей нетленного облика Ленина?

Совершенно очевидно — ни один из известных науке способов сохранения не подходил к тем условиям, которые были поставлены перед учеными Советским государством.

Правительство опубликовало следующее извещение:

«После смерти В. И. Ульянова (Ленина) тело его было подвергнуто бальзамированию обычным способом, имевшим целью временное его сохранение.

В настоящее время, идя навстречу желаниям широких масс Союза ССР и других стран — видеть облик покойного вождя, комиссия по похоронам В. И. Ульянова (Ленина) решила принять меры, имеющиеся в распоряжении современной науки, для возможно длительного сохранения…»

Решение датировано 25 марта 1924 года.

А 26 марта Владимир Петрович, Борис Ильич и сопровождающие их ассистенты спустились впервые в Мавзолей и приступили к работе.

Комиссией по увековечению памяти В. И. Ленина было поручено вести общее наблюдение за работой Л. Б. Красину, профессорам В. Вейсброду и В. Н. Розанову.

Председателем комиссии был Феликс Эдмундович Дзержинский, и в своих воспоминаниях Борис Ильич воздает ему должное, подчеркивая, что он содействовал Воробьеву и Збарскому с таким тактом, с такой чуткостью, что «удачными результатами нашей работы мы во многом обязаны ему».

Итак, предложенный Збарским Воробьеву союз анатомии и биохимии с учетом новейших достижений и той, и другой науки превратился в живую реальность.

— Нам приходилось на ходу производить один за другим ряд экспериментов, выяснять шаг за шагом возможности применения последних достижений анатомии и биохимии. И… трудно передать наши переживания. Мы почти не выходили из Мавзолея в течение нескольких дней. Без сна и отдыха мы настолько переутомились, что едва держались на ногах.

Узнав об этом, Дзержинский пригласил Збарского к себе.

— Что вы делаете! Разве так можно?

Борис Ильич объяснил: предпринятые научные исследования и наблюдения требуют беспрерывного присутствия. Тогда Дзержинский взял со Збарского слово, что они с Воробьевым будут чередоваться и часть дня отдыхать.

Через два-три часа после этой беседы на Красной площади появилась группа рабочих и инженеров, и за одну ночь к Мавзолею провели трамвайные рельсы и провода. А на другой день возле Мавзолея Збарский и Воробьев увидели специально оборудованный вагон трамвая.

— В этом вагоне были приготовлены для нас постели, умывальные принадлежности, электрические плиты…

В научной работе бывают и радости, и тревоги, и разочарования. Однажды, после какого-то неудачного опыта, Борис Ильич вдруг решил: ничего не получится.

Его охватило внезапное глубокое отчаяние, и, как назло, рядом не было его сподвижника — отлучился, на день уехал в Харьков. Что делать? Их с Воробьевым ждет поражение, которое никто не простит. Прежде всего — они сами.

Отчаяние овладевало все больше, он решил позвонить Дзержинскому и честно предупредить его о своих сомнениях. Не откладывая до возвращения Воробьева из Харькова, немедленно.

Дзержинский взял трубку, Збарский попросил немедленного приема. Дзержинский сказал, что он его ждет.

Уже по лицу Збарского Дзержинский понял: дело плохо, рассказывает Борис Ильич. Да так оно и было. «Тогда мне казалось, да что там казалось, я был убежден в те минуты — все кончено, надо отказываться…»

«Поняв, что со мною что-то происходит, он не стал расспрашивать меня, листал какие-то папки, о чем-то вслух со мною рассуждал, с горечью говорил о том, как трудно сейчас, в каких сложностях живет страна, рабочие, вся партия. И вдруг внезапно спросил: «А что у вас случилось?» И я, неожиданно для себя, сказал решительно: «Все хорошо». Почему я так сказал — сам не понимаю, но — сказал».

…Когда Збарский в конце 1953 года был освобожден и вернулся домой, ему было возвращено все — до записной книжки, до рабочего блокнота, до последней облигации, все его вещи и работы, взятые при аресте. Не было только портрета Феликса Дзержинского. Не вернули.

Хорошо, осталась фотография, находящаяся сейчас у сына, Виктора Борисовича, которому в день ареста отца было девять лет. Борис Ильич у себя в кабинете, над ним портрет с дарственной надписью.

Примерно через месяц после начала работы ученые решили предоставить себе краткий отдых — у них обоих совершенно иссякли силы. Отдых требовался после невероятного напряжения. Решено было — Воробьев уедет на несколько дней к себе в Харьков. А по возвращении и Збарский воспользуется несколькими днями отдыха.

Воробьев уехал. Збарский вновь в их практике совместного труда остался один. Разумеется, все научные работы, которыми он тогда занимался, были решительно отставлены, и неизвестно пока, на какой срок. После отъезда Воробьева он просто не покидал Мавзолей. Кроме короткого сна.