Александр Штейн - И не только о нем...

И вот тут-то произошло, как ему показалось, несчастье.

На лице Владимира Ильича появились некоторые изменения.

Это было уже ночью, и невероятно взволнованный, Збарский решил срочно вызвать своего коллегу из Харькова, кинулся на Лубянку, из комнаты секретаря Дзержинского связался с Харьковом, разбудил Воробьева и сообщил ему о своих драматических впечатлениях. «Я буквально кричал и настаивал на немедленном его приезде. Разговор длился несколько минут».

Воробьев обещал вернуться в Москву незамедлительно.

Борис Ильич повесил трубку и увидел вышедшего из кабинета Дзержинского.

«Что с вами? На вас лица нет. Разве можно так волноваться? Пойдемте ко мне в кабинет, и расскажите, что случилось».

Дзержинский стал как мог уговаривать Збарского, уверять: все наладится. Воробьев приедет, и они вдвоем разберутся, он, Дзержинский, убежден, что опасениям не суждено сбыться, и Збарский действительно пришел в себя, и даже стал улыбаться, особенно когда Дзержинский пожаловался ему, что Борис Ильич так кричал в трубку, что разбудил его, ведь он уже давно спал, и показал походную кровать, на которой приходилось очень часто ночевать. Так он окончательно успокоил ученого.

Не однажды вспоминал потом Борис Ильич эту ночь.

Воробьев приехал первым же поездом, но к его приезду Борис Ильич, как он рассказывал мне потом, сам убедился в несостоятельности своей тревоги — изменений не было, он ошибся, может быть, свет на лицо упал не так…

Когда писались эти строки, позвонил почтальон и вручил шестой, июньский, номер «Нового мира» за 1987 год.

В числе других интересных и содержательных материалов, которые были опубликованы в этом номере, я прочитал «Воспоминания и мысли» о Борисе Пастернаке, принадлежащие Николаю Николаевичу Вильмонту, умершему в 1985 году, известному историку, исследователю немецкой классической литературы и философии, литературоведу, автору ряда незаурядных работ о нашей отечественной литературе. Он был близок Пастернаку в разные периоды жизни поэта, и надо было представить мое удовольствие, когда я внезапно обнаружил страницы о месте, которое занимал Борис Ильич в жизни Бориса Леонидовича Пастернака, и не только в жизни, оказывается, — и в литературе.

Вот что было там написано:

«…Борис Леонидович дал мне прочесть прозаический отрывок, напечатанный в старой газете, кажется, 1918 года, издававшейся левыми эсерами (тогда даже кадеты до поры до времени еще выпускали свой еженедельник «Народная свобода», почти сплошь состоявший из мрачных исторических параллелей в Великой французской революции). Я прочел этот отрывок с привычным для меня восхищением, но помню его плохо. Речь в нем шла, если я не очень ошибаюсь, о возвращении вскоре после февральской революции с военного уральского завода (в Москву или в Питер) одного интеллигента, ссыльного или только в прошлом причастного к революции, чуть ли не инженера-химика, прототипом и моделью которому послужил, как сказал мне автор, столь известный впоследствии профессор Б. И. Збарский. Художественную же прелесть отрывка составлял снежный, чуть начинавший таять и оседать простор мартовской панорамы, охватывавшей далеко отстоящие друг от друга верхнюю и нижнюю дороги, по которым мчались в два оборота запряженные тройками сани и откуда с разной четкостью доносились голоса ямщиков и проезжавших».

И вновь возникли в памяти и огромные имения Саввы Морозова, и «Урал впервые», и Кама, и Тихие Горы, и радость открытия хлороформа, и санный путь в лесу, вот откуда родился и как зрел этот пастернаковский замысел, жаль, не осуществившийся, но так или иначе прочно вошедший в круг его писательских размышлений.

Стало быть, фигура Бориса Ильича представлялась Пастернаку весьма привлекательной и значимой, достойной художественного воплощения…

МАЙ 1924 ГОДА. Прошло два месяца с того часа, когда Воробьев и Збарский спустились впервые в Мавзолей. Работа настолько продвинулась вперед, научная уверенность настолько окрепла у обоих ученых, что, когда Ф. Э. Дзержинский спросил, можно ли хоть на один день открыть для делегатов открывающегося в мае съезда партии Мавзолей, они ответили согласием.

Тринадцатый съезд партии. Первый съезд — без Ленина.

Съезд состоялся с 23 по 31 мая 1924 года. И на второй день после того, как председательствующий на нем Л. Б. Каменев объявил в четыре часа дня о закрытии утреннего заседания, делегаты посетили Мавзолей.

Впечатление было необыкновенным.

Пришла Надежда Константиновна, другие члены семьи Ленина. Дмитрий Ильич, брат Ленина, ответил на вопрос Збарского, сохранилось ли сходство:

— Я сейчас ничего не могу сказать, я сильно взволнован. Он лежит таким, каким я его видел тотчас после смерти.

В июне 1924 года Воробьев и Збарский прервали работу и снова открыли на один день Мавзолей — его посетили участники шедшего в Москве пятого конгресса Коминтерна.

ДЕНЬ 26 ИЮЛЯ 1924 ГОДА стал знаменательной датой в жизни двух ученых и их сотрудников. В этот день — ровно через четыре месяца с начала работы — комиссия ЦИК СССР пришла в Мавзолей.

В полном составе.

Комиссия подчеркнула в своем заключении, что бальзамирование признается вполне удачным, оно покоится, по мнению экспертов, на прочных научных основаниях, дающих право рассчитывать на продолжение в течение ряда десятилетий сохранения в состоянии, позволяющем обозревание Ленина в закрытом стеклянном гробу, при соблюдении необходимых условий со стороны влажности и температуры.

По мнению комиссии, необходимо постоянное внимательное наблюдение…

Это наблюдение продолжается учениками Бориса Ильича Збарского и по сей день, когда пишутся эти строки…

В канун открытия Мавзолея для каждодневного посещения, 31 июля 1924 года, в «Известиях» была напечатана статья об этом исключительном событии в жизни отечественной науки, в жизни государства.

«В работе бальзамирования проф. Збарский принимал самое близкое участие как биохимик. Проф. Збарскому вместе с проф. Воробьевым комиссия по увековечению памяти В. И. Ленина поручила дальнейшее наблюдение… дабы сохранить на продолжительное время».

Вот тогда-то и был выписан постоянный пропуск на вход в Мавзолей.

«Он сохранился до нашего времени, — пишет П. Николаев в своем очерке о Б. И. Збарском в журнале «Собеседник» в 1985 году, — которое оставило свой след на этой реликвии: потрепались обложки, затерлись уголки, поблекли фиолетовые чернила на развороте документа».

Придет час, когда этот пропуск окажется недействительным.

МОСКВА, КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ.

7 ноября 1918 года здесь, в первую годовщину Октябрьской революции, Владимир Ильич открыл мемориальную доску.