Анджей Монастырский - Шашечки и звезды

— Подлез я под раскидистую ель и, видимо, сразу же заснул. Разбудил меня вечерний холод. Решил сориентироваться, хотя бы приблизительно. По заходящему солнцу и карте довольно грубо определил место своего нахождения. Лес оказался большой. Я подумал, что в нем должны быть партизаны. Только как к ним попасть, не наткнувшись на немцев? При себе я имел только папиросы, спички и небольшой карманный перочинный ножичек, не считая, конечно, пистолета с двумя обоймами патронов. В случае встречи с немцами долго сражаться не пришлось бы.

Я решил идти прямо, в глубь чащи. В лесу быстрее смеркается, но я шел по тропинкам и напрямик до наступления полной темноты. Наконец нашел подходящее место для ночлега и заснул как убитый.

На рассвете меня разбудило щебетание птиц. Было четыре часа утра, но в лесу еще царил полумрак. Опять пошел вперед. Голод все сильнее давал о себе знать, но я шел не останавливаясь, потому что решил, пока есть силы, как можно скорее найти наших людей. Около полудня наткнулся на затерянную в лесу хатенку. В ней никого не застал, но было видно, что люди здесь живут. Отдохнул, нашел немного пищи и утолил голод.

Встретил в лесу старика, собирающего хворост. Он внимательно меня оглядел, расспросил о том и о сем, а потом сказал, как идти дальше, чтобы попасть к партизанам. Так я шел до самого вечера и весь следующий день, встречая по пути людей, которые кормили меня и указывали дорогу. Лишь седьмого июля, в годовщину рождения нашего полка, я добрался до партизанского отряда. Оттуда через Москву в полк пошло сообщение о том, что я жив. Должен добавить, что меня считали погибшим. Надежды на мое возвращение уже не было никакой…

— Верно, — сказал Волков. — Но на это были причины. Ты ведь по радио не сообщил, что твой самолет подбит и ты идешь на вынужденную посадку, а Зайцев и другие летчики сказали, что ты даже не долетел до линии фронта.

— Да, действительно так было. У меня радио было повреждено в бою. Но вернемся к рассказу. У партизан я провел три дня. Это веселые и храбрые ребята. Вредят фашистам, как только могут. Спрашивали у меня о Большой земле, о том, как мы воюем с немцами и когда наконец двинемся вперед. Спустя три дня наступил долгожданный момент. На обширной лесной поляне приземлился наш почтенный У-2. Я тепло распрощался с партизанами и через час лету опять оказался в своей полковой семье.

Бородаевский закончил. Наступило длительное молчание.

— Товарищ капитан, расскажите еще чего-нибудь, — попросил бывалого фронтовика Красуцкий.

Бородаевский опять взглянул на часы.

— Охотно, но, пожалуй, в другой раз. И так слишком разболтался, А теперь пора отдыхать. Ведь завтра с утра полеты.

С утра полетов не было. На рассвете небо покрылось тучами, туман повис плотной вуалью над аэродромом и окрестными полями. Пилоты пошли с майором Полушкиным на теоретические занятия, технический персонал готовил машины к полетам.

Слушая лекцию майора о технике приземления на полевой аэродром, пилоты невольно каждую минуту поглядывали в окна — не проясняется ли? И вот около полудня в толще туч сначала появились немногочисленные оконца, а потом небо начало быстро очищаться.

— Конец занятиям! — скомандовал Полушкин. — Имеем два часа для подготовки к полетам. В двенадцать в воздух пойдет первая эскадрилья.

Сборы проходили быстро. Жаль было каждого часа, проведенного в аудитории. Все рвались на аэродром, всем хотелось летать. Это чувство знакомо каждому, кто хоть раз держал в руках штурвал.

Перебрасываясь шутками, пилоты выпрыгивали из грузовика и шли к длинному ряду ожидающих их самолетов, которые поблескивали в лучах осеннего солнца. Идущий впереди Галкин вдруг остановился.

— А это что такое?

Остальные тоже остановились, удивленные.

Галкин указал на ближайший самолет, около которого споро работали два механика, держа в руках банки о краской.

— Что вы здесь делаете?

— Наносим новые опознавательные знаки, товарищ младший лейтенант, — ответил один из механиков, круглолицый, румяный парень.

— Что наносите? Какие знаки? Кто вам приказал?

Второй механик отложил трафарет и опустил руку с кистью, вымазанной красной краской. На капоте мотора, чуть ниже линии выхлопных труб, блестели свежей краской старательно выведенные бело-красные шашечки, четко выделяясь на фоне пятнисто-зеленого фюзеляжа.

— Опознавательный знак польской военной авиации, — ответил хорунжий Александр Красуцкий. — Этот знак по-польски называется «шаховница». Бело-красная. Это польские национальные цвета.

Подходили другие летчики. Все вместе разглядывали новый, не всем еще известный знак. А между тем механики уже подходили к третьему самолету, чтобы нанести шашечки. К группе пилотов приблизился майор Волков.

— Вижу, любуетесь нашей новой эмблемой. Теперь эти шашечки с красной звездой будут нашим опознавательным знаком. Он будет на всех самолетах нашего полка и третьей польской истребительной дивизии.

— Хорошая эмблема! — коротко бросил Федин.

— И легко запоминается, — добавил хорунжий Скибина.

Они пошли вперед, в сторону квадрата, где их ожидал руководитель полетов. У самолета остался только один человек — капитан Юзеф Лехман, старший врач полка. Он смотрел на эти бело-красные шашечки, а в памяти его вставали картины недавнего прошлого… Он вспомнил год 1939-й… Слишком мало было тогда самолетов с этими знаками в польском небе… Гораздо меньше, чем вражеских с черными крестами. Но теперь шашечки опять появились на боевых истребителях… Шашечки рядом с красной звездой.

В условно обозначенном на аэродроме месте, называемом квадратом, закончилось совещание летчиков. Сейчас они бежали к машинам, поспешно занимая места в кабинах. Запускали моторы и выруливали один за другим на взлетную полосу. Двигатели набирали обороты, и самолеты отрывались от земли.

Капитан Лехман продолжал стоять на том же месте. Много раз он видел, как стартуют машины, но на этот раз на самолетах милые его сердцу бело-красные шашечки! Только когда вся эскадрилья оказалась в воздухе, капитан медленно направился в сторону квадрата.

Дни, похожие один на другой, отмерялись полетами и учебными занятиями. Поздняя осень не раз зло шутила, затягивая небо низкими тучами, опуская над аэродромом туман или орошая поле мелким, назойливым дождем. Не удивительно, что мы старались использовать каждую минуту ясной погоды.

После завтрака Красуцкий подошел к хорунжему Скибине, который разговаривал с младшим лейтенантом Поймановым.

— Ну что, сегодня? — коротко спросил он.

— Сегодня, — ответил Славек Скибина.

Речь шла об их первом самостоятельном вылете.