Нина Хрущева - Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

Поэтому мой отец вручил деду немецкий диктофон марки Uher, на который он мог надиктовывать свои мысли. Никита Сергеевич начал с размышлений о советской истории — от Сталина до начала 1960-х годов.

Первые расшифровки записей делал мой отец: превращал бюрократический язык Хрущёва в ясную и легко читаемую прозу. Поклонник Эрнеста Хемингуэя (отец был одним из первых переводчиков его книг на русский), он писал короткими повествовательными предложениями, стремясь к тому, чтобы мысли бывшего главы государства были предельно понятны. Но, прочитав первые записи, Хрущёв остался недоволен: язык будущей книги не был похож на тот многословный и многосложный советский язык, к которому он привык. Поэтому в 1967 году он попросил своего сына Сергея взяться за расшифровку, и с этого момента воспоминания Хрущёва переносились на бумагу почти дословно.

В 1970 году, когда корпорация «Тайм» объявила, что в её распоряжении оказались мемуары Хрущёва, и она намерена опубликовать выдержки из них в журнале «Лайф», дед, по словам мамы, был потрясен. Настолько потрясен, что у него случился сердечный приступ. Его быстро госпитализировали и спасли, но поправлялся он медленно, а меж тем разразился скандал.

По свидетельству мамы, члены Политбюро были крайне возмущены «непатриотической акцией», каковой они посчитали написание книги. Когда Хрущёв почувствовал себя лучше, на него с критикой обрушился Андрей Кириленко, один из ближайших соратников Брежнева. Но Хрущёв не испугался и храбро парировал:

Что вам не нравится? Я просил вас о помощи, но вы мне её не дали. Если бы вы мне помогли, не было бы проблемы. Я не собирался вас обманывать. Как гражданин СССР, я имею право писать мемуары, и не в вашей власти запретить мне это делать. Мои записи предназначены Центральному Комитету, партии, всему советскому народу. Я хотел, чтобы то, о чём я пишу, было полезно людям, полезно народу. События, которым я был свидетелем, должны послужить нам уроком на будущее.

Возмущенный Кириленко пригрозил:

― Хорошо живешь! Пенсия, дача!

— А что вы мне сделаете? — ответил Хрущёв. — Заберёте дом — я пойду по стране в лохмотьях с протянутой рукой. И мне подадут. А тебе — не подадут.

Это было опасное предложение: а вдруг народ действительно поддержит творца оттепели? В конце концов, Кириленко смягчился и отпустил Хрущёва всего лишь с предупреждением. Но как рассказал мне десять лет назад Горбачёв, тот разговор в КГБ не забыли. Уже в 1980-е годы тогдашний глава ведомства Виктор Чебриков предупреждал Горбачёва об опасности «возвращения Никиты народу»: это нужно было делать постепенно, чтобы «избежать возможных беспорядков». Страна, сказал Чебриков, может захотеть новую оттепель. «Его нелепый страх перед либерализмом, — сказал Горбачёв, — подтолкнул меня начать мою собственную перестройку».

Боязнь критики просто превратилась в закрытой советской системе в болезненную привычку, наследие деспотического прошлого. Воспоминания Хрущёва, хотя и наносили удар по попыткам брежневского руководства возродить сталинизм, не содержали ничего антибрежневского и, тем более, антикоммунистического. При том, что взгляды деда часто противоречили официальной советской политике, он выражал исключительно своё личное мнение и не раскрыл ни одного государственного секрета [118] См.: Schecter Jerrold, Scheeler Leona . Sacred Secrets: How Soviet Intelligence operations Changed American History. Potomac Books, 2003. В 1970 году, как раз перед тем, как корпорация «Тайм» объявила о наличии у неё хрущёвских мемуаров, КГБ забрал у Сергея пленки и рукописи, заявив, что за ними охотится иностранная разведка. К тому времени, однако, утечка уже произошла, что удивило мою маму. Сергей заверил её, что после того как он отдал все материалы в КГБ, ведомство оставит нашу семью в покое. .

Бабушка Нина, которая с самого начала была против этого проекта, всегда знала, что стресс и волнение, связанные с выпуском книги, если и не убьют её мужа, то уж точно сократят ему жизнь. Поэтому, когда 11 сентября 1971 года он скончался в больнице [119] После смерти Хрущёва брежневский режим, недовольный историей с мемуарами, попытался наказать нашу семью. Бабушка рассказала мне, что Политбюро начало копаться в делах деда. «Страна была уже совсем другая, и в партии быстро поняли, что раз мы официально не были женаты, то и привилегии официальной вдовы: пенсия, квартира, поликлиника, — мне не положены». Только благодаря вмешательству жены генсека Виктории Брежневой, с которой бабушка дружила, ей вернули её льготы. , верная себе, своему коммунистическому естеству, она не обвинила в его смерти государство — нет, она обвинила моего отца, которого считала виновником утечки. В семье Хрущёвых моего отца никогда не считали полностью за своего. Высокий, темноволосый, по-мужски красивый, да ещё наполовину еврей, он был на восемнадцать лет старше моей матери, и это был его третий брак. Возможно, бабушке и деду не нравилась аналогия с многочисленными романами Леонида, или их пугало то, что отец долго жил за рубежом, и Запад так или иначе его испортил. И уж, конечно, они не могли и не хотели подозревать собственного сына Сергея в заварухе с мемуарами.

Не только бабушка Нина подозревала моего отца; в 1971 году целый ряд западных изданий распространили спекулятивные материалы о предполагаемом участии моего отца в этой истории [120] См., напр.: Shapiro Henry. Nikita’s Favorite Son-in-Law May Have Peddled His Notes // The Pittsburg Press. 1971. 3 January. . Сам он к тому времени уже умер от болезни почек, но КГБ всё равно устроил обыск в нашей квартире. Ничего не нашли, но мама была очень напугана и не решилась вступиться за репутацию покойного мужа. Ни к чему поднимать шум, будет только хуже, полагала она. Настрадавшись от публичной опалы деда, она беспокоилась о нас с сестрой (нам было семь и шесть лет), о том, что с нами будет, если она выступит в защиту отца, хотя и была уверена, что он ни при чем. В 1969 году он был уже настолько болен, что почти не выходил из дома.

Сегодня уже известно, что это дядя Сергей передал мемуары Виктору Луи, загадочному русскому журналисту, корреспонденту британского издания «Ивнинг Ньюс» [121] Андрей Сахаров однажды написал, что Виктор Луи — «гражданин СССР и корреспондент английской газеты (беспрецедентное сочетание), активный и многолетний агент КГБ, выполняющий самые деликатные и провокационные поручения». — Сахаров А. Д. Воспоминания. — М., 1996. , который действительно был знакомым моего отца. Строуб Тэлбот, бывший в ту пору аспирантом Оксфордского университета (а впоследствии сделавший блестящую карьеру, в том числе как помощник госсекретаря Соединенных Штатов при президенте Билле Клинтоне), занимался сверкой и переводом рукописи для первого издания книги на английском языке. Делал он это по просьбе Джерролда Шектера, шефа Московского бюро журнала «Тайм», к которому оригинал попал от Луи. Как и мой отец, Луи был тайным советским шпионом. Но, в отличие от моего отца, он был действующим сотрудником КГБ, который иногда организовывал утечки информации, чтобы минимизировать ущерб или проверить реакцию Запада. По свидетельству моей матери, Луи, к примеру, первым разузнал и выдал сенсацию об отставке Хрущёва в 1964 году. В 1967 году он опубликовал, без разрешения автора, «Двадцать писем к другу» Светланы Аллилуевой. Та же судьба постигла роман Солженицына «Раковый корпус».