Нина Хрущева - Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

В отличие от многих других российских лидеров, Хрущёв был «человечным человеком», что было редкостью среди партийных деятелей постсталинской эпохи. Как бы безжалостно он ни критиковал своего свободолюбивого сына Леонида, он ценил свободу и хотел освободить партию от лагерей и охранников.

По словам моей мамы, Хрущёв терпеть не мог ходить под охраной вне стен Кремля. Он стремился преодолеть традиционный барьер между российской элитой и массами, хотел непосредственно общаться с народом. Будучи у власти, дед частенько в обеденный перерыв выходил из кремлёвского кабинета прогуляться, чтобы просто, как говорила мама, «ощутить пульс страны — посидеть на скамейке в парке, поглядеть на прохожих, поболтать с рабочими об их жизни и нуждах».

Я подумала об этой его привычке несколько лет назад, когда в дождливый летний день мы с Ксенией предприняли очередную поездку по памятным местам нашей семьи. Для начала мы поехали в Жуковку, где некогда соседствовали бабушка и Молотов. Сегодня на смену серым советским коттеджам пришли роскошные особняки с высокими заборами и вооружёнными охранниками, стерегущими покой российской финансовой элиты. Мы умоляли охранников пустить нас посмотреть на бабушкин дом, но они только рассмеялись нам в лицо. «Какой такой Хрущёв?» — спросил один из них.

Развернувшись, мы проехали ещё километров двадцать на запад до деревни Усово, в окрестностях которой ранее располагалась госдача деда. Сегодня здесь живет Путин, но местные жители редко его видят. Всё, что они видят, это шестиметровые заборы, вооружённых до зубов охранников и, если повезет, тень промелькнувшего по шоссе черного лимузина президента с тонированными стеклами.

Гуляя по деревенским улочкам, мы встретили пожилую местную жительницу по имени Анна, которая до сих пор живет в этом краю особняков в своей голубой деревянной избушке, как из русской сказки. Как большинство провинциальных русских, бабушка Аня оказалась доброй и гостеприимной. Когда она узнала, кто мы, она пригласила нас в дом на чай с крыжовниковым вареньем и с радостью поделилась своими воспоминаниями о нашем деде:

Он был не такой, как другие руководители. После напряжённого рабочего дня в Кремле он часто с Радой и внуками навещал соседей. Он был простой. Он любил животных и всегда спрашивал, можно ли его внукам посмотреть нашу скотину. Наша коза была с норовом и однажды попыталась сбежать, так Хрущёв сам её поймал. Все в Усово любили его. Бывало, мужики шли с работы, с фермы, а он тут как тут, приветствует их, жмёт руки. Крестьяне стеснялись, говорили: «Никита Сергеевич, у нас руки грязные». А он всегда отвечал: «Ваши руки не грязные, это настоящие рабочие руки».

Эта открытость и доступность, которую дед проявлял к простым людям, будучи у власти и после неё, объясняет, почему ему наверняка полюбилась бы горбачёвская гласность и перестройка. Ему и сам Горбачёв бы понравился: он был воплощением тех либеральных перемен, которые поколение оттепели привнесло в советскую политику.

А вот Путин, продукт противоположного хода российского маятника, вызвал бы у него разочарование. Хрущёв не был идеальным реформатором, но он мечтал вывести страну из изоляции. При всем его недовольстве Леонидом, он уважал жертву, которую его сын принес в годы Великой Отечественной войны. Он никогда не ожидал чего-то хорошего от КГБ, но он и представить себе не мог, что сорок лет спустя Кремль будут использовать смерть Леонида как политический инструмент для развенчания оттепели и возрождения «славы» сталинизма. Через полвека после смерти диктатора это выглядело невероятно по-сталински.

Бабушка Нина тоже никогда бы не поверила, узнай она о посмертной судьбе Леонида, но совсем по другим причинам. В тот день, когда сместили Хрущёва, бабушка была в Чехословакии, отдыхала вместе с женой Брежнева в Карловых Варах. Две пожилые дамы наслаждались минеральными водами, долгими прогулками на природе и отсутствием номенклатурных обязанностей. 14 октября они вместе пили чай в просторном холле партийного пансионата. Виктория Петровна отлучилась куда-то на минуту, а к Нине Петровне подошел служащий и позвал к телефону. Звонил Михаил Зимянин, советский посол в Чехословакии. Бабушка взяла трубку и услышала: Никита больше не у дел, его отстранили, стране больше не придется терпеть его идиотскую политику. Последовала мучительно неловкая пауза, и Зимянин понял, что ошибся, что он разговаривает не с товарищем Брежневой, как обычно, а с товарищем Хрущёвой. Но бабушка, несгибаемый коммунист, даже не вздрогнула. Это было решение партии, всегда говорила она, партии видней. Она молча повесила трубку. Когда вернулась Виктория Петровна, бабушка взглянула на неё и улыбнулась: «Теперь ты будешь приглашать меня на кремлёвские обеды и государственные приёмы».

Такова была Нина Петровна. В отличие от своего мужа, советского царя (хоть и поневоле), она верила, что партия это Бог. Я помню, как в конце лета 1969 года мама взяла меня с собой в Петрово-Дальнее. Ей нужно было срочно забрать книги, «Крутой маршрут» Гинзбург и «В круге первом» Солженицына, которые привезли из-за рубежа Рою Медведеву, и он на неделю оставил почитать деду и бабушке. «Клиенты» Роя по всей Москве с нетерпением ждали своей очереди.

Поскольку мы очень спешили, мы не стали заходить в дом, а встретились с дедом у веранды. Ему книги очень понравились, он был просто в восторге. «Как же я был прав», — сказал, имея в виду свой секретный доклад. А затем, понизив голос, добавил: «Только не обижайся, но твоей матери они не понравились». Вскоре на веранду вышла бабушка, неся в руках запрещенные книги — слегка на отлёте, словно это было что-то грязное или зловонное, например, дохлая мышь.

― Я не дочитала, — сказала она, вручая книги моей маме.

― Рой может позволить тебе подержать ещё.

― Ни к чему, — сказала бабушка, махнув рукой. — Это всё ложь. Если бы это было правдой, как вышло, что мы до сих пор живы?

Когда дед разоблачил Сталина, бабушка поверила каждому его слову, но не потому что он был её мужем, а потому что он был главой партии и, следовательно, абсолютным авторитетом для неё. Если партия так сказала, значит, так оно и есть, считала она и никогда не оспаривала антисталинские высказывания Хрущёва. Но, столкнувшись с художественным воспроизведением ужасов ГУЛАГа, бабушка, профессиональный пропагандист, увидела в этих двух книгах чуть больше, чем просто зловредные попытки подорвать основы Советского государства. Когда через много лет я спросила её об этих книгах, она ответила с тем же негодованием: «Нам пришлось многим пожертвовать ради большевизма, но мы не должны выплескивать наши трудности на бумагу и выставлять их на всеобщее обозрение». Мемуары Хрущёва были уже в работе, и мама сказала, что Нина Петровна страшно боялась, что даже если в них нет критики брежневского режима, в проект вовлечены слишком много людей, и он сам по себе, своей новизной может как-то задеть партию или нанести ей вред.