Владимир Широков - Строки, обагренные кровью

Те же девушки вели и другую работу. Библиотеки не работали, и кто хотел читать, брал книги у соседей, друзей, знакомых. Такой обмен книгами вели и девушки из группы Игоря. Однако это был необычный обмен. Страницы многих книг, что передавали девчата в нужные руки, содержали совсем незаметные пометки под словами. Это был шифр, с помощью которого Игорь переписывался с ребятами своей подпольной группы, слал донесения Лексину, получал от него задания.

К лету 1943 года группа Игоря объединяла уже восемнадцать человек. Она вела агитацию, совершала диверсии, собирала ценную информацию о противнике. Кроме того, в книги вкладывали советские листовки, краткие записки, прокламации, содержавшие всего несколько слов, вроде «Смерть Гитлеру».

В июле Иван Лексин пришел в лес. Подпольный обком партии слушал его подробный доклад. В числе лучших подпольщиков организации он назвал группу Игоря Носенко.

Пришло моральное удовлетворение. Острая тревога, так угнетавшая Игоря с матерью весной 1942 года, теперь притупилась. Почти два года не давали о себе знать гестаповцы. А между тем в гестапо о нем помнили. И вот пришла новая беда. Весной сорок четвертого, чувствуя свой близкий конец в Крыму, фашисты приступили к эвакуации, Игоря Носенко схватили в третий раз.

Гестаповцы предложили выбор: дать подписку о сотрудничестве и эвакуироваться или — расстрел. Комсомолец Носенко предпочел смерть предательству.

Он был расстрелян в ночь на 10 апреля 1944 года.

Н. ЛУГОВОЙ.

Дорогая мамочка! Только ты не обижайся на меня, ведь иначе я не могла. Жаль Олю, она погибает из-за меня. В 4 часа нас не станет, а сейчас только 17 часов вечера. На допросах пока были немцы, все шло как будто ничего, но сегодня нам досталось. Здесь были все предатели…

За нами не плачь, нас не забудут, смотри себя и Нилочку. А ты, сестричка, слушай маму, я так боюсь за тебя.

Ту розочку, что я посадила, береги, пусть она цветет, как будто это мы. Эти гады всех не перестреляют, только мне очень хотелось еще раз увидеть в Крыму наше дорогое красное знамя и красные звездочки наших дорогих воинов.

Я ничуть не жалею. Мы погибли, зато вы будете жить. Прощайте, родные, целуем вас крепко.

Только к вечеру Аня Кулякина приехала на место назначения — в маленькую, ничем не приметную деревушку Пролом, затерявшуюся в садах среди гор и леса. Кончились веселые беспечные студенческие годы. Теперь она — Анна Алексеевна, учительница. Первые самостоятельные уроки. Планы, мечты…

«Здравствуй, жизнь! Я от тебя не прячусь! Я буду шагать навстречу каждому твоему дню и принимать все, что ты дашь. Я буду честной с тобой и всем своим трудом буду завоевывать для тебя озорных мальчишек — твое будущее», — записала она в дневнике. Но недолго пришлось учить детвору. В последних числах октября Анна Алексеевна провела большой пионерский сбор, на котором объявила, что школа временно закрывается, что в Крым прорвались немецко-фашистские захватчики и настало время с оружием в руках бороться против фашистов.

— Не было и нет на свете такой силы, которая сломила бы советский народ! — страстно говорила учительница. — Весь Советский Союз поднялся на борьбу с вероломным врагом. Пионеры! Помогайте партизанам, сами уходите в партизанские отряды! Будьте бесстрашными бойцами и разведчиками!..

2 ноября в Пролом ворвались фашисты. Не сумев уйти с отступающими войсками, Аня Кулякина скрывалась у родных в селе Васильевка. Долгое время не показывалась из дому. Поделиться мыслями было не с кем, некому было рассказать о наболевшем. И только дневнику она доверяла самое сокровенное.

«Здравствуй, жизнь! Я от тебя не прячусь…»

Эти строчки в дневнике написаны в день приезда в Пролом. Всего несколько месяцев прошло с тех пор, но как изменилось все вокруг, как изменилась ее жизнь.

Тенью мечется Аня в тесной, с плотно закрытыми ставнями комнатушке, вздрагивая от каждого стука и шороха. Ей страшно, потому что каждый день безжалостно уносит чью-то жизнь. Сегодня увели ее отца гестаповцы. Раз гестапо — значит, смерть. А вчера расстреляли старика Лабонина и председателя колхоза Шириньяна.

Никогда в жизни она не забудет то страшное мгновение, когда взрыв отбросил ее в сторону, придавил к земле и высоко поднял бежавшую рядом маленькую деревенскую девочку. Когда Аня очнулась, девочка лежала мертвая. Рядом зияла воронка. На дне ее валялась игрушка — плюшевый мишка.

«Гады! Гады! Гады!» — это слово заполняет одну за другой строчки дневника, и Аня уже не может остановиться. В душе ее поднимался и рос гнев…

«Я не хочу так больше жить, не могу!»

Записка А. Кулякиной партизанам.

Аня бросилась к окну, сорвала с него темное тяжелое одеяло. В распахнутое настежь окно ворвался свежий холодный ветер. Он принес далекие раскаты орудий: где-то рядом сражался Севастополь.

В дверь тихо постучали.

— Кто там? — испуганно спросила Аня.

— Свои! Открой!

Она распахнула дверь и удивленно отступила.

— Кузьмин?!

— Тот самый!

Аня закрыла окно, стала искать спички. Делала все медленно, выигрывая минуты, чтобы прийти в себя. Наконец, зажгла керосиновую лампу и опустилась на кровать. Она ждала его первых слов.

— Помните, как мы танцевали?

— Это было так давно. Прошла уже вечность…

— Нет, не вечность. Надо просто уметь помнить и ничего не забывать…

Каждое его слово несло спокойствие, уверенность.

— А вы знаете, ваши пионеры спасли свое пионерское знамя, унесли его из-под носа фашистов. Они не забыли ваших слов об оружии и стали собирать его. Но вот что плохо — они еще малы, а осторожности их никто не учит. — Павел на минуту умолк. — А может быть, вы уже сняли с себя обязанности учительницы? И я зря сюда пришел?

Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала. Павел растерянно топтался рядом, а затем взял девушку за плечи, заглянул в глаза:

— Тебе страшно, Анка?

— Нет, я не об этом, — сказала она и вдруг, вытирая слезы… засмеялась. — Хорошо, что о ребятах предупредили. Надо посмотреть за ними. Как-нибудь тихонечко соберу их.

— Вначале нам самим надо собраться.

— Кому это нам?

— Комсомольцам. Я уже со многими говорил. Если хочешь, приходи к нам через часок. Только осторожно. Заметят — пропали. Ну, как?

— Что за вопрос! Конечно, приду!

Время шло. Аня Кулякина уже не пряталась в затемненной комнате. Посоветовавшись с товарищами, она взяла разрешение у немецкого командования открыть школу. Но учила детей вовсе не тому, что предписывалось фашистской комендатурой… Однажды она попросила Павла: