Владимир Широков - Строки, обагренные кровью

Последний раз Леню Тарабукина допрашивали девятого апреля сорок четвертого. Его снова пытали. Юноша терял сознание, Рашпиль обливал окровавленное тело холодной водой. И когда это тело начинало шевелиться, над ним склонялись гестаповцы:

— Говори!..

Наконец Леня открыл единственный глаз и, глотая кровь, зашевелил опухшими губами.

— Громче, громче говори! — требовал Редер.

Леня сделал попытку приподняться.

— Скажу, — еле слышно проговорил он. — Теперь скажу.

Ему помогли сесть на полу, придерживая за плечи. Несколько минут он молчал, собираясь с мыслями. Потом поднял голову и тихо, но отчетливо произнес:

— Идет расплата, гады… Возмездие… Это уж точно!..

Редер злобно пнул Леню ногой и бросил Рашпилю:

— Убрать…

На рассвете десятого апреля 1944 года вместе с другими заключенными Леню Тарабукина расстреляли недалеко от города, в Дубках.

А через три дня Красная Армия освободила Симферополь.

Н. ПАНЮШКИН.

Семенченко Шура, 20 лет от роду. Погибла за Родину. Передайте родным, чтобы отомстили за меня, за сына. Сынуля, Женя! Прощай. Сегодня я буду расстреляна. Будь патриотом Родины. Не предавай никого. Веди мое дело. Бахчи-Эль, Пожарная, 15.

…Все! Жить осталось недолго — несколько часов, может быть, считанные минуты.

Скоро послышатся их шаги в коридоре. Скрипнет и откроется тяжелая дверь с решеткой. Раздастся резкое и страшное, как гром: «Выходи!..»

Надо собрать все силы — чтоб встать и ноги не подломились; сказать: «Прощайте, товарищи!», чтоб голос прозвучал твердо. Твердым должен быть и шаг. Ведь пройти надо трудный путь во двор, к машине смерти, потом от машины ко рву смерти. Чтоб не дрогнуть. Не позволить врагам подталкивать, тащить к роковому рву. Наоборот, пусть они дрогнут, пусть почувствуют силу нашего духа.

Только двадцать. Начало жизни. Только пришла любовь. Сын… Но вот как обернулось: смерть или измена. И, чтоб не изменить, не предать, спасти других, отстоять дело, надо умереть.

Ей предлагали: «Отрекись. Выдай. Подпиши!». С гневом отвергла. Вместо подписки о сотрудничестве с врагами написала сыну: «Будь патриотом Родины…» Кровью сердца написала. На тюремной стене. Пусть заговорят камни. Передадут завещание матери. Пусть ее мальчик будет сыном патриотки, а не сыном предательницы. Пусть вырастет человеком с чистой совестью, патриотом своей Родины.

Так думала Шура Семенченко, идя на смерть. Так написала.

Первым, кто рассказал людям о подвиге Шуры Семенченко, был писатель Иван Андреевич Козлов, ее соратник по подполью, бывший в то суровое время секретарем подпольного городского комитета партии в Симферополе. Предсмертные слова Шуры, оставленные ею на стене камеры, Козлов поместил на странице своей книги «В крымском подполье».

Добрым словом вспоминают Шуру и другие ее соратники по борьбе, близкие и родные.

— Шура росла очень смелой девочкой. Отчаянная голова была. В детстве даже дралась с мальчишками. Когда училась в начальных классах, на нее жаловались — озорная. Но по натуре была Шура добрая, ласковая. И очень настойчивая.

В сентябре сорок первого в нашей семье появился маленький Женя. А через месяц в город пришли немецкие оккупанты. Шура ненавидела фашистов. Приходилось смотреть и смотреть за нею, чтобы не сцепилась с гитлеровцами. Я все уговаривала ее. У тебя, дескать, малое дитя. Если сама где попадешься, то и ребенка убьют. Эти слова вроде бы действовали на нее…

Когда наш Федя, младший сын, надумал уйти в лес, партизанить, Шура пристала к нему, чтобы он и ее забрал. Просила меня: возьми, мама, заботы о Женечке на свои плечи. А то, говорит, мне уже невмоготу сидеть дома. Я понимала: Шуре лучше быть в партизанах. Здесь же или в гестапо угодит или увезут в Германию, в рабство. Может, отпустили бы мы ее, да, как на грех, Женечка опасно заболел. А лечить некому при немцах. Да и боялись мы с дедушкой, как прокормимся? Прожить честному человеку трудно ведь было при фашистах. Увидела Шура, что мы сомневаемся, и решила уйти в лес с ребенком. Договорилась с Федей: он все разузнает в лесу и тогда заберет Шуру с сыночком. На том и порешили. А вышло все по-иному.

Стала я замечать, что она в подполье работает. Как замечала? Поначалу все больше сердцем материнским чувствовала. Бывало, увижу ее с сыном на руках, понаблюдаю, как она до исступления ласкает его, целует, прижимает к груди, и сердце мое заболит: чует, видно, что в любую минуту могут схватить. Все это я понимала, но, конечно, в душу к ней не лезла. Да и к чему было расспрашивать. Отговаривать, запрещать не будешь, и помощи моей не прибавится.

Пришло время, и Шура сама заговорила со мной. «Мама, — сказала она, когда мы остались одни, — я должна открыть тебе тайну. Надо подготовиться вам с отцом к крутой перемене. Вместо ухода в лес, я поступаю на службу к немцам. Вы должны понять: иду к фашистам потому, что так надо. Роль выпала трудная, и я, откровенно говоря, боюсь: опыта нет. И нет времени для подготовки. Самое же тяжелое — презрение, которое мне, да и вам из-за меня придется принять от людей. Им ведь не объяснишь. Наоборот, надо так вести себя, чтобы у немцев не вызвать подозрений.

Я слушала Шуру и, признаться, растерялась. Сердце мое взбунтовалось: презрение народа — это же хуже, чем гибель.

Шура поступила работать в немецкую комендатуру. Она, видать, заметила, что я очень загрустила, и однажды призналась: «Мама! Вчера я присягала. Говорила сильные слова: «Я, гражданка Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды советских партизан, торжественно клянусь…» Знаешь, мамочка! Говорила я эти слова, а сама будто росла! Такими силами наливалась! Мужество приняла!» От этих Шуриных слов и от того, с каким чувством она говорила, мне полегчало на сердце…

— Шуру Семенченко помню хорошо. Она училась у меня в пятом — восьмом классах средней школы. Не заметить ее было нельзя — хорошенькое личико, большие лучистые глаза, ласковые такие, добрые. Уже в те юные годы Шура отличалась твердым характером. Не мирилась с несправедливостью и грубостью.

Росла Шура в честной трудовой семье. Мать Шуры, Евдокия Ивановна, — женщина волевая, настойчивая и требовательная, — приучала ее к порядку, и девочка отличалась аккуратностью.

Очень увлекалась Шура чтением художественной литературы. В классном сочинении на тему «Мой любимый литературный герой» Шура написала: «Моя самая любимая книга «Как закалялась сталь» Николая Островского. Мой любимый герой — Павка Корчагин».