Евгений Петров - Год рождения — 1917

В соседней землянке Баулин чистил огромную рыбину.

— И самому невдомек, как поймал, — рассуждал Баулин, — треснулся под водой так, что искры из глаз посыпались. Думал, на корягу или на камень наткнулся, а оказывается, на эту вот щуку. Оглохла рыба на какой-то миг, а я ее в мешок! Выходит, что голова-то у меня еще крепкая. Зря старшина нападает.

— Ну и чего будете делать с этим добром?

— Со щукой-то? Да что угодно. Из головы и потрохов — уху, а из мякоти — рыбник. Белой мучишкой я раздобылся. К вечеру можно пир на весь мир закатить.

— А что, товарищ капитан, Баулин дело предлагает, — вставил Сережа Аракчеев. — Можно и начальство в гости пригласить.

— Быть посему!

На вечеринку в редакцию охотно пришли гвардии подполковник Буцол, ребята из политотдела. Пирога хватило на всех. Хороша была не только рыба, но и поджаристая корочка. Сережа читал свои стихи, раешник, а потом все пели, пели от души, как в добрые мирные времена.

Прощаясь, гвардии подполковник сказал:

— Никогда не думал, что у вас такая дружная семья. Молодцы!

А сейчас, уже за Одером, Буцол вручил мне письмо из политотдела армии, в котором шла речь о том, как пропагандируется боевой опыт на страницах нашей газеты.

«В зимних наступательных боях, — говорилось в письме, — газета «Советский патриот» уделила большое внимание пропаганде боевого опыта, воспитанию смелых, отважных, хорошо знающих свое дело воинов».

Особенно отмечалось, что, когда дивизии предстояли бои за Данциг, газета устами бывалых воинов рассказывала о всех тонкостях боя на окраине, на улице, за отдельный дом.

— Выходит, что опыт «Советского патриота» политотдел рекомендует перенять другим дивизионным газетам? — спросил Буцол.

— Выходит, что так.

— Похвально. Об этом просил меня передать лично тебе и всей редакции командир дивизии Владимир Николаевич Джанджгава.

«Не слишком ли много похвалы? — подумал я. — Как бы не обмишуриться».

Старшина Иван Казаков жаловался:

— Понимаете, товарищ капитан, места себе не нахожу. Учился на переводчика, а как ни пытаюсь разговаривать с немцами, они только одно: «Нихт ферштейн», «Нихт ферштейн». Ума не приложу, в чем же дело.

— Значит, плохо учил.

— Да нет, вроде в отличниках ходил.

За Одером остановки короткие. Привал на ночь — и снова в путь. Иван Казаков теперь на коне, он, что называется, прозрел, нашел немецкое наречие, на котором разговаривал в вузе.

Догнав штаб, мы облюбовали себе помещение для отдыха. Старшина Казаков любезно объясняет хозяевам дома, что нам надо. Освобождаются комнаты для наборных касс, печатной машины, радиорубки.

Просьбы выполняются беспрекословно. Во всем — подчеркнутая угодливость. А в глазах немцев, особенно женщин, — животный страх. Старшина объяснил мне: только что работало немецкое радио, приказывало кончать жизнь самоубийством. Лучше, мол, умереть, чем испытать погромы, насилие со стороны русских варваров.

Нам не до этой болтовни. Все смертельно устали. Остаются бодрствовать лишь часовой да дежурный у приемника.

Степенная дама, хозяйка дома, что-то обеспокоенно объясняла Ивану Казакову. Тот обратился ко мне:

— О вас тревожится. Почему это господин гауптман ложится спать без ужина?

— Старшина, будь друг, сделай так, чтобы хозяйка ушла. Ведь сам знаешь: неделю сапоги не снимали, фрау в обморок упадет.

— Понятно, товарищ капитан! Сейчас все уладим!

И вот впервые за годы войны — просторная кровать, накрахмаленные наволочки и простыни, пуховые подушки. Совсем как в мирное время.

Утром — новый бросок. В распоряжении редакции имение барона. Разбегаются глаза. Шикарный парадный вход, анфилады просторных комнат, флигели для гостей и прислуги. На территории замка большое хозяйство: птичники, коровники, свинарники, конюшни. Везде идеальный порядок и чистота.

На первом этаже — приемная и кабинет хозяина. Здесь собралась родня барона. Старики и старухи будто вросли в глубокие фамильные кресла. Нас встретили гробовым молчанием.

Эта комната, устланная коврами, пожалуй, самая подходящая для наборного цеха. Грузовик может подъехать прямо к окну. Готовые для печати формы удобно передавать в кузов, где находится печатная машина. И караульную службу организовать проще: часовой во дворе, дневальный в замке на первом этаже.

Старшину Ивана Казакова прошу перевести: «Пусть господа выберут себе любое помещение в самом замке или во флигелях, а эти две комнаты освободят».

Старшина мнется. Он, видите ли, впервые имеет дело с такими именитыми особами.

— Неудобно, товарищ капитан, трогать их. Ведь перед нами настоящие, живые бароны. Сами видите, сколько они страху натерпелись. Пусть остаются. Может, другое место подберем для себя?

— Переведи, о чем я тебя прошу! Другого решения не будет!

— Поделикатнее бы надо, товарищ капитан…

— Чего же неделикатного в наших действиях? Пусть выбирают любые хоромы! Не к стенке же мы их ставим!

— Не могу, товарищ капитан. Хоть я и ниже вас по званию, но в данном случае выступаю как советский интеллигент!

Я посмотрел на часы. Осталось несколько минут до начала специальных передач для газет. Сорвем важное дело. Пришлось знатока немецкого языка послать куда надо.

Зашелестели шелка. Стариков и старух как ветром сдуло. Барон засеменил во флигель, гости — за ним.

Ночью на дежурство у приемника заступил Сергей Аракчеев. На него можно было положиться. Запишет все до последней запятой. И в этот раз Сергей сосредоточился до предела. Он, как обычно, обращал внимание на точность записанных слов и фраз, не вникая в смысл. И только после сверки, когда был выключен приемник, он прочитывал весь текст насквозь. Прочитал и не поверил своим глазам. Радио сообщило о том, что подписан Акт о безоговорочной капитуляции Германии.

Не помня себя от радости, Сергей закричал:

— Конец! Конец! Конец!

Протирая сонные глаза, солдаты ворчали:

— Очумел, что ли? Орет среди ночи! Какой конец?!

— Войне конец! Читайте!

Без команды, как-то само собой наше небольшое воинство грянуло «ура».

Брезжил рассвет. Под окнами алел густо цветущий тутовник. Баулин носился с шестами, орудовал топором и молотком. Вскоре у входа в замок трепетали два полотнища: справа — красное, слева — белое. На просторном дворе баронского замка толпа взбудораженных беженцев. Баулин, показывая на полотнища, объяснял:

— Красное — победа! Наша победа! — Бил он ладонью в свою грудь. — Белое — капитуляция Германии! А в общем, криг капут!

— Криг капут! — повторяли немцы. Повторяли, не веря свершившемуся.

— Правда, святая правда! — убеждал их Баулин.