Берт Кейзер - Танцы со смертью [умирать в доме милосердия] [litres]

– Но этот менеер Коусбрук, могу вас уверить, в то время еще под стол пешком ходил, – поясняет она пренебрежительным жестом, показывая его рост: сантиметров сорок от пола, – и о жизни в лагере едва ли может помнить хоть что-нибудь, имеющее значение для истории. А если вернуться к моему состоянию, эти толстые ноги, так и оставшиеся со времен интернирования, – и этого вы у меня не отнимите, – точно прошли японский лагерь, где мы пухли от голода.

Вечером отправляюсь проведать Брама Хогерзейла. Утративший новизну квартал на южной окраине города. Словно въезжаешь на велосипеде темным влажным октябрьским вечером в гигантский мавзолей. Внутри всё выглядит безупречно. Светлый интерьер, ни пылинки, ни соринки. Пожалуйста, не курить. Как-то всё зашнуровано, точь-в-точь его дождевик, который он всегда застегивает до самого верха.

Он сидит только на одной ягодице. Эта тварь, объясняет он, вцепилась ему в другую. Он всякий раз с укором отзывается о своей стоме [91] Искусственный вывод (после операции при раке кишечника). , если неподконтрольные газы вырываются оттуда сквозь его безупречный серый костюм. Говоря словами Пруста, одной ногой он стоит в могиле [92] Из романа Марселя Пруста (1871–1922) Le Temps retrouvé [ Обретенное время ]. . Двигается он ловко, как всегда, но лишь временами. Видно, что он смертельно устал.

Он рассказывает о своей единственной в жизни любви.

– Молодой индеец [93] Экзотическим молодым индейцем , свою тогдашнюю страсть, он называет, надо полагать, индонезийца (жителя Нидерландской Индии). . Я был тогда машинистом на торговом судне. Пятидесятые годы. То, каким я был, тогда было опасно, в те годы.

Сначала я даже не понял, что он имеет в виду. Постепенно до меня дошло, что он говорит о своем гомосексуализме: «То, каким я был».

Спрашиваю, неужели он никогда не говорил об этом со своими братьями или сестрами. Они все семеро о нем очень заботятся и даже составили расписание, чтобы по вечерам не оставлять его одного.

– Признаться им, что я педик?

Он почти выплевывает это слово. Пожалуй, мы не будем об этом. Тема быстро меняется.

Он больше не ходит в церковь. «Я вижу ее по телевизору».

К счастью, у него есть одно желание: новый музыкальный центр. Он уже несколько недель просматривает рекламные брошюры и проспекты и примерно знает, чего он хочет.

– Если я это переживу, куплю его обязательно, – говорит он, но я тут же парирую:

– Да сразу же и покупай, а потом и будешь думать, переживешь или не переживешь.

Неизвестно, подозревает ли Брам, что в моем посещении слышится звук погребального колокола. Будь у него грипп, я бы не сидел здесь. После большого куска кекса, довольно крепкого кофе и наскоро пропущенных двух стаканчиков у меня начинается жуткая изжога, и я более или менее вскорости убегаю домой.

В лифте перебрасываюсь несколькими словами с Вилмой. Знаю, что она уже давно носится с неосуществленным желанием иметь ребенка. Ей предстоит обследование на фертильность, и она говорит, что проводит лечение гормонами, в течение которого желательно предохраняться. «Как будто я могу забеременеть от Дика, с его соплями!» Нет, от этого, пожалуй, не может.

В музее Лейдена я видел великолепный римский шлем. Золотой… ну, скажем, серебряный с позолотой. Мечта подростка. Был найден в Дёрне [94] Дёрне – провинция в Северном Брабанте, Нидерланды. , датируется 319 годом и, вероятно, принадлежал римскому центуриону, который утонул там в болоте. Взбудораженный, рассказываю об этом Де Гоойеру. Он перебивает:

– А нашли вместе с черепом?

– Странный вопрос, тебе не кажется? – спрашиваю я Яаарсму.

– Да, собственно. Впрочем, это, конечно, к делу не относится, но у меня есть для тебя еще один череп.

У Яаарсмы в кабинете уже не один год стоит череп. И с чего это он вдруг решил от него избавиться?

– Да вот на прошлой неделе мне кто-то сказал, что это детский череп, – объясняет он. – Я совсем не против держать memento mori [95] Помни о смерти ( лат .) – символ тщеты, бренности всего живого. у себя в кабинете, но такое? Нет, лучше не надо.

Теперь, после того как он это сказал, и я вижу, что это череп ребенка. Мне он тоже не нужен.

– А давай отдадим его Де Гоойеру, – предлагает Яаарсма, – с запиской: «Привет из Дёрне, шлем следует».

Жюль Беккинг, который у нас почти уже шесть недель, похоже, относится к тем больным СПИДом, которые угасают чрезвычайно медленно. Такой пациент лежит целый день в постели, много курит, ничего не ест, со скукой просматривает газетные новости; хотя и говорит «Доброе утро!», когда к нему входишь, но разговор не заводит, сам никогда не касается никакой новой темы и в конце концов предстает каким-то неясным контуром, словно лодка в тумане. Но когда поздним утром я захожу к нему, где-то в нем явно загорается лампочка. На вопрос, как он себя чувствует, говорит, что больше не может и что хочет умереть.

– Ты застал меня врасплох, – говорю я.

Он продолжает:

– От смерти я ничего не жду, но «ничего» в тысячу раз лучше, чем это. Здесь я всё больше превращаюсь в животное. Днем и ночью течет из задницы. И потом, посмотри на меня. Ведь я выгляжу отвратительно, просто отвратительно. Больше не могу ни сидеть, ни лежать, всё болит. Сил больше нет. Если бы тогда в больнице моя сестра не велела отсоединить меня от опиумного насоса, я давно уже был бы мертв, но тогда, думаю, она бы с этим не справилась.

Спрашиваю, не лучше ли подождать, пока сделают переливание крови?

– Нет, всё это полумеры, у вас же действительно помочь мне не могут.

– Ну да, если под действительной помощью ты понимаешь…

Но у меня нет никаких шансов закончить фразу.

– Антон, ради бога, брось ты этот глупый фальшивый тон.

– Sorry, просто меня занесло.

– Что занесло?

– Моя профессия, мое призвание, моя оплата, мой страх смерти, но не думаю, чтобы то, что сейчас преследует меня по пятам, было бы тебе интересно.

На следующий день у моей двери стоит Феннеян, сестра-близнец Жюля. Решительная женщина, с прямоугольной головой, небольшого роста, коренастая, в платье из шотландки. Она и вправду имеет дело с лошадьми. Грубоватая, но чувствуется, к брату относится с нежностью. Прямо помешана на нем.

Вчера она узнала, что Жюль высказал желание умереть. Он позвонил ей сразу же после нашего разговора. Это потрясло ее до глубины души. Это выше ее понимания. Что касается морфинного инфузионного насоса, по ее словам, всё было как раз наоборот. По ее версии, именно Жюль не захотел больше никакого морфина, потому что решил, что может от этого умереть.

Медицинская сторона этого ей тоже недоступна. Понимаю ее удивление от всей этой медицины. Постюма, врач из больницы Хет Феем, вокруг которого, когда он появляется здесь, всё так и начинает бурлить, высказался об этом в прошлый понедельник: «… и тогда мы снова сделаем переливание крови, теперь действительно необходимое, мы больше не можем его откладывать, и ты действительно почувствуешь себя лучше. Видишь ли, тогда как раз пора будет снова взвесить возможность применить цитостатики против очагов Кáпоши [96] Moritz Kaposi (1837–1902) – австро-венгерский врач-дерматолог; цитостатики – противоопухолевые препараты, нарушающие процессы роста и развития клеток организма, включая злокачественные. , да, об этом действительно стоит подумать». Постюма при разработке подобных планов радостно потирает руки, рождая у пациентов чувство, что мы и впрямь обтяпаем это дело.