Мод Жульен - Рассказ дочери [18 лет я была узницей своего отца] [litres]

К счастью, этот сон снится мне не слишком часто, но напоминает, что надо сохранять бдительность. Прошло тридцать восемь лет с тех пор, как я покинула дом моего детства, чтобы выйти замуж. После этого началась борьба за обеспечение моей эмоциональной свободы. Очень долго я не могла говорить о своем прошлом ни с мужем, ни с друзьями. Ни даже со своими психотерапевтами. Стоило зайти речи о моем воспитании, как я всегда начинала темнить. Да и кому это могло быть интересно?

На самом деле я скрывала свою историю, как постыдную тайну. Я боялась, что люди от меня отвернутся. Что они будут смотреть на меня с отвращением, как смотрел Реми, заметив мой шрам. Я была в ужасе от перспективы остаться в одиночестве – снова.

По большей части я была так счастлива, что сбежала из своей тюрьмы, что у меня не было никакого желания возвращаться к ней, пусть даже мысленно. Я ездила повидаться с родителями каждую неделю, испытывая всевозрастающий дискомфорт. Меня терзало чувство вины за то, что сбежала с тонущего корабля. Отец в конце концов привык к Ришару и перестал требовать, чтобы я с ним развелась.

Но, едва выйдя за ворота, я ныряла «солдатиком» в свою «реальную» жизнь с «реальными» людьми и «реальными» отношениями. У меня не было времени размышлять о своем прошлом. Лишь намного позднее мои похороненные страхи проявились снова, заставив меня разбираться с язвами моего детства.

А пока у меня были гораздо более срочные и гораздо более волнующие планы и стремления. Я хотела часами гулять, не ограниченная клетками заборов, бегать по пляжу, который тянулся к горизонту, зарабатывать на жизнь рука об руку с коллегами, путешествовать, переставлять мебель, ходить в книжные магазины и покупать любые книги, какие захочется, слушать «Битлз», смотреть кино, смеяться до упаду, плакать от души.

Однако мне пришлось учиться самым элементарным правилам жизни в обществе: разговаривать с незнакомыми людьми, находить дорогу в открытых местах, есть в ресторане с друзьями. Это может казаться кому-то очевидным, но как можно есть, пить, жевать, отвечать и глотать одновременно, не брызгаясь слюной и не давясь? Как разминуться с человеком на тротуаре, когда навстречу тебе идут люди? Как сказать «нет»? Или «да»? Я была слишком занята стараниями сориентироваться во всем этом, чтобы размышлять о прошлом.

Только после смерти отца в декабре 1979 года мое тело начало выражать страдание, которое я похоронила. Как только я оказывалась вне профессиональной обстановки, где все шло гладко, меня принимались мучить мышечные спазмы, обмороки и эпизоды, которые я по ошибке принимала за приступы астмы. Теперь я понимаю, что все это были классические симптомы состояния, известного как «общее тревожное расстройство». Я намертво сцепляла зубы и тащила себя вперед на чистой силе воли, как и учил меня отец. Кроме того, у меня не было никакого желания обращать внимание на эти признаки, поскольку я тогда только-только родила чудесную зеленоглазую девочку. Я то и дело повторяла себе: «Ты вырвалась, ты свободна».

Но «быть снаружи» оказалось недостаточно, чтобы сделать меня свободной. Я по-прежнему оставалась заперта за «воротами» своего воспитания: я чувствовала себя виноватой, если хоть минуту проводила в безделье; я всегда просыпалась раньше будильника и вскакивала с постели, даже не дав себе времени потянуться; я планировала свои поездки так, чтобы прибыть на встречу точно в назначенное время, вплоть до минуты. Я чувствовала, что невысказанные страхи детства рыщут в темных лесах моего разума, дожидаясь момента, когда смогут разорвать меня на части.

Эти страхи набросились на меня в тот день, когда я решила изменить свою жизнь, убраться подальше из прежних мест, раз и навсегда установив дистанцию между собой и отцовским домом. Мне было двадцать пять лет. Когда я ехала в машине к Парижу, у меня случилась паническая атака, которая едва не стоила жизни мне и моей дочери. Она была лишь первой из многих.

Внешне я была весьма успешным и продуктивным юристом в строительной фирме. Но внутри оставалась добычей тех ужасов, которые испытывают люди, страдающие паническими атаками: кошмарных снов, которые уносили меня обратно в подвал, кишащий крысами, где мне полагалось «сливаться» с мертвецами; фобий, которые делали простейшие задачи непреодолимо трудными; разрушительного обсессивно-компульсивного поведения; ритуалов для «самозащиты от числа три»; головокружений, обмороков и приступов страха.

Мои чувства пребывали в постоянном и ужасающем беспорядке: боли и покалывания, головокружение, ощущение удушья, чувство неминуемой смерти… Словно, удалившись от отцовского дома, я нечаянно выпустила на свободу завывающую стаю волков – моих детских страхов.

В то же время я начала испытывать другие физические побочные эффекты, часть из них были острыми. Я ни разу не была у стоматолога до восемнадцати лет, так что зубы у меня крошились, десны были полны абсцессов. Сутулая спина была склонна к разрывам мышц из-за бесчисленных падений, которые я перенесла в детстве, тренируя сальто. Обильное употребление алкоголя непоправимо повредило мою печень, которая выделяла гамма-глутамилтрансферазу и трансаминазу, как только вступала в контакт с такими обычными веществами, как парацетамол. Что касается шрамов на обеих сторонах моего тела, они приводили в недоумение врачей, которые сразу отмели данное родителями объяснение, что они «оставлены рентгеновскими лучами» или были результатом падения. Я и по сей день не знаю, что было их причиной.

Я чувствовала, что невысказанные страхи детства рыщут в темных лесах моего разума, дожидаясь момента, когда смогут разорвать меня на части.

В определенный момент я была настолько несчастна, что у меня больше не оставалось выбора: мне нужна была реабилитация. И тогда начался мой долгий путь в психотерапии, в конце которого я сама стала психотерапевтом.

Порой я балансировала на краю бездны, тщетно силясь найти подходящий мне вид помощи. У меня был аналитик фрейдистской школы, который встречался со мной на протяжении года и все это время не говорил почти ни слова: мне, столько настрадавшейся от молчания, казалось, что меня снова подвергают пытке отвержением. Был и другой психоаналитик, который упивался игрой слов и счел уместным на первом же сеансе огорошить меня «шуткой»: «Не может быть, это же Плакса Мод!» [11] Имеется в виду созвучие имени Maude (Мод) слову maudlin (плакса). Был излишне чувствительный психиатр, которого вконец расстроила моя история: он был убежден, что я совершу попытку самоубийства и что я не из тех, кому такие попытки не удаются.

Наконец, я нашла теплую сердцем женщину-психиатра, с которой у меня установились доверительные отношения. Свои первые настоящие «инструменты для жизни» я опять-таки нашла в книгах. Я прочла об Институте психических исследований в Пало-Альто, где движение ученых революционизировало психологию и психиатрию, открыв их для сотрудничества с антропологией и социологией, – и начала искать свой путь. Чтение само по себе было формой терапии: оно придало мне мужества, чтобы заново вскрыть раны, которые я старательно прятала, исследовать их спокойно, не представляя себя пациенткой лечебницы для душевнобольных в Байёле. Эти исследователи стали моими новыми товарищами, как были ими в прошлом герои романов.