Георгий Санников - Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

Из посольства ФРГ в Москве поступил телефонный звонок. Звонившие сообщили, что господин Карстенс во время своего пребывания в СССР хотел бы посетить какой-либо конезавод. Мы передали эту просьбу в Министерство сельского хозяйства. Там нам сказали, что 9-й конезавод, который относится к числу образцовых предприятий, вполне подошел бы для высокого визита. Это хозяйство посещалось в течение года многочисленными иностранными специалистами. Полученную информацию мы изложили на бумаге. По нашему мнению, она могла бы быть передана в посольство ФРГ. Но один наш коллега посчитал, что в любом случае мы должны поставить в известность начальника отдела Семёнова.

Семёнов как раз в тот момент был у первого заместителя министра иностранных дел Кузнецова. Так что я спустился на два этажа ниже, туда, где на седьмом этаже работал Кузнецов, и попросил его помощников передать Семёнову наш листок бумаги. Но они не захотели беспокоить его, так что я на свой страх и риск зашел в зал заседаний. Мне это дело казалось мелочью, которую я думал спешно уладить. Я пододвинул нашу записку через стол Семёнову, тот же счел необходимым обратиться к своему начальнику Кузнецову: «Василий Васильевич, Карл Карстенс хочет посетить Девятый конезавод». Кузнецов в свою очередь спросил: «Это предприятие подходит для посещения иностранцами?» — «Подходит, подходит. Этот завод образцовый во всех отношениях», — объяснили хором Семёнов и я. Кузнецов между тем отодвинул наш листок в сторону, не дав какого-либо ответа, и занялся более важными для него делами. Я покинул комнату, так и не уладив дела.

Наше маленькое уведомление прошло бюрократическую процедуру только после обеда следующего дня. И все же Карл Карстенс получил доступ на образцовое предприятие.

С момента, когда в 1957 году Андрей Громыко сменил Молотова на посту министра иностранных дел, я знал его как неразговорчивого, нелюдимого и замкнутого человека. В моем присутствии Андрей Андреевич лишь один раз за 25 лет проявил настоящее человеческое чувство. И то лишь потому, что был поставлен в неловкую ситуацию.

Это случилось в 1966 году в Бухаресте на заседании Политического консультативного комитета стран — участниц Варшавского договора. Принятие совместного коммюнике затягивалось из-за неразумной позиции румынской делегации. В проекте коммюнике говорилось, что западногерманский реваншизм угрожает таким государствам, как ГДР, Польская Народная Республика, ЧССР, и другим. Чаушеску между тем упрямо настаивал на том, что в этом пункте должна быть упомянута Социалистическая Республика Румыния, и притом перед ГДР и другими социалистическими странами. Когда помощники Громыко доложили ему о румынской позиции, он пришел в ярость и начал так сквернословить, что те предпочли незаметно удалиться. Громыко искусно владел русским матерным языком. Эта сцена пришлась мне по душе. Я впервые увидел в нем живого человека, способного потерять самообладание.

Типичной для Громыко была безоговорочная верность линии партии. Он покорно выполнял каждый ее поворот и при этом всегда перестраховывался. Его малодушие было известно, но, несмотря на это, удивляло нас каждый раз заново. Так, например, Громыко всячески восхвалял в 1960 году результаты поездки Хрущёва в Египет, а немного позднее, после Октябрьского пленума, на котором Хрущёв был отправлен в отставку, преподнес их как «возмутительные» и «ужасные» промахи. Меня это особенно поразило еще и потому, что я часто присутствовал на встречах и переговорах Хрущёва с руководством ГДР и испытывал к нему большую симпатию.

Однако было бы неправильно и несправедливо подчеркивать только негативные черты Громыко. Он уверенно выступал и свободно говорил по-английски. Кроме того, он блестяще владел литературным русским языком. Министр иностранных дел был очень хорошо знаком с немецкой проблематикой. И еще — он был очень работоспособным человеком. Я помню, как однажды он вызвал к себе меня и других сотрудников и попросил подготовить проект ноты протеста в адрес правительства ФРГ. Он дал нам час времени. Когда по прошествии этого времени мы представили ему наш проект, выяснилось, что Андрей Андреевич уже сочинил свой. Согласование обоих проектов позволило быстро подготовить ноту. Две трети итогового текста вышло из-под пера министра иностранных дел.

Но чем старше становился Громыко, тем отчетливее проявлялись его слабые стороны: малодушие и трусость. Однажды Громыко в откровенном разговоре со своим внуком (как тот потом рассказывал в телевизионном интервью) заявил: «Если я расскажу все, что знаю, то весь мир перевернется!»

Его смелости, правда, хватило лишь на один разговор с внуком. А еще на несколько прописных истин в мемуарах. Когда Громыко опубликовал их, шел уже 1988 год!

Весной 1966 года Иван Иванович Ильичев, тогдашний руководитель Третьего европейского отдела МИДа, сказал мне, что я согласно плану кадровых замен должен осенью 1966 года отправиться в Бонн в качестве первого секретаря советского посольства. Я обрадовался и стал готовиться к вступлению в должность. Прежде всего, мне нужно было познакомиться с новыми именами, экономическими данными и политическими проблемами. В начале июля я снова был вызван к Ильичеву. Когда я вошел в его кабинет, то обнаружил там группу наших послов, которые сидели на кушетке и весело переговаривались между собой. Ильичев без комментариев отправил меня к Василию Грубякову, начальнику отдела кадров Министерства иностранных дел. «Вы не знаете, в чем дело?» — поинтересовался я. «Не знаю. После разговора с Грубя-ковым ты придешь сюда и все нам расскажешь».

Через некоторое время я сидел перед начальником отдела кадров Грубяковым. Тот поставил меня в известность, что руководство Министерства иностранных дел намерено предложить мне пост помощника заместителя министра иностранных дел в ранге советника посольства. Я поблагодарил его, но объяснил, что, согласно ротационному плану, меня должны послать осенью в Бонн первым секретарем посольства. Об этом мне еще в начале года сообщил Ильичев. «Обдумайте основательно свое решение, — заметил Грубяков с серьезным выражением лица. — Такого выгодного места второй раз вам уже не предложат». — «Может быть, и так, Василий Федорович, но, видите ли, я уже провел двенадцать лет в ГДР, хорошо знаю страну, людей и тамошние проблемы. Но до сего момента я провел лишь два недели в Федеративной Республике Германии. Как германисту, мне хотелось бы познакомиться с обеими частями Германии, или это нескромно?» — «Посмотрим, действительно ли вас планируют послать осенью в ФРГ». С этими словами он поднялся и подошел к своему сейфу, из которого вытащил огромный синий альбом. Это, очевидно, была его книга «кадровых перемещений». Он раскрыл ее и пробежал карандашом по списку имен. Затем карандаш двинулся горизонтально дальше и остановился у края страницы. Грубяков прочитал вслух: «Богомолов, сентябрь 1966 года, первый секретарь Посольства СССР в ФРГ». И через мгновение: «Ну, хорошо, я принимаю ваши аргументы. Давайте оставим все как есть, без изменений».