Георгий Санников - Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

15 или 16 августа, на третий день после перекрытия границы, меня вызвали к руководству аппарата КГБ и, как сотрудника посольства с диппаспортом, направили вместе с Святогоровым для его прикрытия в Западный Берлин на поиски Сташинского. Александр Пантелеймонович сам попросил выделить для его прикрытия именно меня, так как я, работая в свое время в Киеве, не только знал Сташинского по некоторым оперативным материалам и рассказам готовивших операцию товарищей, но и видел его, как говорится, «вживую». К счастью, Сташинский не знал и не видел меня.

Мы заняли удобную позицию метрах в 80-100 от главного входа в комплекс зданий на Клейаллее, где размещалась военная комендатура США, административные органы и находились службы ЦРУ. Мы вели по очереди все светлое время дня наблюдение с помощью бинокля. Конечно же это было никому не нужное и заранее обреченное на неудачу мероприятие, годившееся только для доклада в Москву о принятых мерах. Сташинский, если бы он даже еще оставался в Берлине и по воздушному коридору не был вывезен американцами в Западную Германию или еще куда-нибудь подальше для его же безопасности, был надежно укрыт нашим противником. Даже если бы он все еще оставался в Берлине, американцы вывезли бы его в дальнейшем в автомашине и мы бы его просто не заметили.

Это наблюдение мы вели два дня. Святогоров надеялся на чудо. В первый же день, заняв выбранную позицию, он заявил мне: «Георгий, у меня с собой пистолет. Если мы увидим Богдана, уходи, я буду стрелять. Мне терять нечего. Я убью Богдана и себя». Если бы у меня была хоть малейшая надежда на успех дела, я бы все равно не стал доносить на товарища, хотя и подвергал себя риску быть строго наказанным руководством КГБ, узнай оно об этом…

После завершения процесса в Карлсруэ в 1962 году поднялась огромнейшая волна антисоветчины. Вся западная печать буквально захлебывалась от самых грубых выпадов в адрес Москвы, Советского Союза, КПСС, КГБ. Сташинский как-то ушел в тень. «Убийцы в Москве. Это Хрущёв, Кремль, КГБ. Сташинский жалкий исполнитель, сознание которого сумели отравить коммунисты-чекисты».

Несколько сдержаннее вели себя некоторые западные крупные официозы, правительства основных западных держав.

К сожалению, мы тогда не могли ответить, что по отношению к Бандере был приведен в исполнение приговор Верховного суда о его казни по воле и желанию народа за убитых по приказу Бандеры тысячах советских людей. Наши политические потери из-за предательства Сташинского были огромны.

Оценки трагических событий осени 1959 года с позиций сегодняшнего дня выглядят иными, да и сама акция не достигла результата. Скорее наоборот — она принесла обратное.

Мне в середине 60-х годов рассказывал в Киеве один из руководителей операции полковник А.Д., получивший за нее орден Красной Звезды, что к моменту завершения дела, продолжавшегося 8 лет, ситуация изменилась.

Дело в том, что, когда принималось решение о ликвидации Бандеры, основанное на приговоре Верховного суда о казни главаря ОУН за море пролитой крови, вооруженная борьба с бандеровским подпольем была в разгаре. Через несколько лет сопротивление подполья, особенно после 1950 года, резко пошло на убыль. Спустя еще несколько лет Бандера и его ближайшее окружение уже не воспринимались их западными покровителями как солидные партнеры по работе против Советского Союза. Авторитет самого Бандеры также стал падать. И не только у западных спецслужб, но и среди руководящих членов ОУН, украинской эмиграции.

Бандеру радовала каждая газетная или журнальная статья в советских изданиях о проявлениях украинского национализма. Он буквально бежал к своим хозяевам, доказывая, что дело его продолжает жить, что с ним «советы» еще считаются и боятся его. Он радовался каждому судебному процессу над украинскими националистами, которые время от времени проходили в Западной Украине. «Вот видите, — обращался он к своим западным друзьям, — опять они говорят обо мне».

Политический престиж Бандеры падал с каждым днем.

Где-то за год до приведения приговора в исполнение украинские чекисты докладывали Москве об изменившейся обстановке вокруг Бандеры, о все усиливающихся разногласиях в руководстве зарубежной ОУН, виновником которых зачастую был Бандера, грызне среди лидеров, о наличии в руководстве разных мнений о способах и средствах ведения борьбы против Советского Союза, о расколе руководства, о падении авторитета Бандеры.

Украинские чекисты в связи с этим ставили вопрос о возможной отмене этой операции, так как смерть Бандеры, по их мнению, может способствовать политической консолидации оуновс-ких зарубежных центров. Москва не соглашалась с мнением Киева. Наверное, определенную роль сыграл и чисто человеческий фактор: кому не хочется получить правительственную награду или повышение по службе? Тем более все было готово для осуществления этой акции…

Похороны Бандеры вылились в мощную демонстрацию единства и сплоченности зарубежных украинских националистов. Смерть Бандеры консолидировала враждебные Советскому Союзу силы в среде украинской эмиграции.

Украинские эмигрантские газеты в те дни писали: «Бандера умер, но дух его живет». Невольно, как ни чудовищно это звучит, он с нашей помощью превратился в националистического Иисуса Христа.

А Сташинский навсегда исчез из поля зрения нашей разведки.

Мы с моим другом Юрой Жаровым в майские праздничные дни стояли на трибуне вместе с народом в центре Берлина, где всегда проходил военный парад ННА [47]и демонстрация трудящихся Республики. Это было красочное и захватывающее зрелище. Открывал парад военный оркестр, во главе которого, соблюдая старинную прусскую традицию, в парадной форме при стальной каске нового гедеэровского образца и при всех военных регалиях стоял тамбурмажор со специальным длинным жезлом в правой руке. Это был всегда один и тот же офицер в звании подполковника. Высокий, плотного телосложения мужчина средних лет, с уже обозначившимся «пивным» брюшком, но все еще имеющий право именоваться «статным», и с отличной выправкой кадрового военного.

Вот он рукой в ослепительно белой перчатке поднял жезл. Едва уловимое движение жезла и на мгновение мелькнувшая левая рука в такой же белоснежной перчатке заставили оркестр вздрогнуть и в едином порыве чуть качнуться вперед. Вот жезл взметнулся вверх, и воздух содрогнулся от грохота барабанов, ударной и духовой меди, прерываемой через короткие интервалы специфическим звуком многочисленных флейт [48], создавая мощную звуковую гамму. Затем последовало еще какое-то еле уловимое, непонятное для непосвященного движение руки и жезла тамбурмажора, и оркестр в этот же момент выбросил вперед высоко поднятую левую ногу и стал «печатать» по мостовой знаменитый «прусский шаг», подчиняясь единому и четкому ритму и темпу, регулируемому знаковым выбросом вверх жезла тамбурмажора. Иногда жезл отрывался от руки, взлетал верх над головой тамбурмажора и, ловко подхватываемый им, обозначал какую-то новую функцию оркестра.