Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Черчилль не случайно дает столь высокую оценку речи Марка Антония. Она строится по классическим канонам, заложенным еще Аристотелем (384–322 до н. э.), который одним из первых выделил в «Риторике» три важнейших аспекта успешного убеждения: источник (этос), послание (логос) и эмоции реципиента (пафос). Описание этого эпизода Черчилль строит в соответствии с Аристотелевыми рычагами. Сначала он обращает внимание, как Антоний создает у слушателей положительный образ о себе, заявляя, что «я не оратор, Брут в речах искусней; // Я человек открытый и прямой». Затем он говорит о послании Антония, который оглашает завещание покойного: оставить каждому римлянину семьдесят пять драхм. И наконец, эмоции. Антоний демонстрирует тело убитого Цезаря и подробно описывает само злодеяние. Как сначала ножом ударил Кассий, затем Каска и, наконец, Брут, который «всегда был Цезарев любимец» [558] В пересказе У.С. Черчилля. См.: Ibid. Р. 56–57. . Стрелы оратора попадают точно в цель. Сначала появляются слезы, затем ропот неодобрения. Наконец, толпа начинает выкрикивать: «Предатели, убийцы!», «Мы отомстим!», «Восстанем! Найти их! Сжечь! Убить! // Пусть ни один предатель не спасется».

Для Черчилля эти реплики были примечательны тем, что наглядно демонстрировали переменчивость народного мнения. До Антония выступал Брут, объяснивший гражданам причины убийства. Реакция толпы передана фразами: «Живи, о Брут! Живи! Живи!», «Пусть станет Цезарем», «В нем увенчаем // Все лучшее от Цезаря». Затем Брут уходит и слово берет Антоний, полностью изменивший настроение собравшихся. Вместо почтения появляется жажда мести, а Брут, которого только что восхваляли, превращается в изменника, достойного казни.

На самом деле эти два выступления разделял день, но как и во многих других эпизодах, Шекспир сближает события и концентрирует действие, достигая тем самым большего эффекта. Если оставить в стороне этот драматургический прием, переменчивость суждений толпы зависит от того, кто перед ней держит слово и какие доводы приводит в обоснование своей точки зрения. То есть мнение толпы является не результатом взвешенного и беспристрастного анализа положения дел, а продуктом манипуляции. Анализ трагедии Шекспира совпал для Черчилля с работой над рядом эссе, посвященных угрозам и слабостям демократии. О них пойдет речь ниже, в том числе и в этой главе.

Если мнение толпы отличается переменчивостью, то мнение элиты — отсутствием монолитности. Единства нет не только между различными партиями, фракциями и группами — конфликты и споры возникают также внутри политических объединений. Кому, как не Черчиллю, который дважды менял партийную принадлежность, было не знать, насколько сильны трения между так называемыми «единомышленниками». По его мнению, произведение Шекспира не только указывает на эту особенность, но и содержит важное дополнение — разлад тем больше, чем ближе ядро власти. Кассий и Брут, легко находившие общий язык до убийства Цезаря, начинают пререкаться после его устранения. Недовольство и тиски соперничества также наблюдаются и в лагере цезарианцев. Противостояние Антония и Октавиана Августа (63 до н. Э.-14 н. э.) станет сюжетом одной из следующих трагедий Шекспира — «Антоний и Клеопатра».

Борьба за власть, за право принятия решений и превосходство своего мнения была хорошо знакома Черчиллю. И в этом плане пьеса великого драматурга была близка ему. Он видел в «Юлии Цезаре» многое из того, что лично наблюдал на протяжении трех десятилетий в Вестминстере и на Уайтхолле. Но помимо сходства в политической плоскости он также обратил внимание на закономерности, которые сближали его мировоззрение в 1930-е годы с «Цезарем». Для того чтобы понять, о чем идет речь, задумаемся сначала над вопросом, почему Шекспир назвал свое произведение трагедией?

Возможно, речь идет о личной трагедии Гая Юлия Цезаря. По сути, это трагедия человека, стремившегося к власти, добившегося власти, но павшего от рук своих же сторонников. Эта мысль отчетливо передана у Шекспира, но она не является главной. Куда большее значение имеет личная трагедия Брута, который выступил против диктатуры, нанес по ней, как ему казалось, сокрушительный удар, но в итоге так и не достиг своей цели.

Во-первых, на место Цезаря пришли люди, не только не превосходящие его в способностях, но и значительно уступающие ему по многим параметрам. Например, Лепид, один из членов сформированного Антонием и Октавием триумвирата: «Безмозглый человек, он ум питает // Отбросами чужими, подражаньем // И старые обноски с плеч чужих // Берет за образец…» Черчилль также был не самого высокого мнения о Лепиде, называя его «глупым профессиональным генералом» [559] См.: Ibid. Р. 57. .

Во-вторых, и это гораздо важнее, Брут, хотя и заколол Цезаря, не смог убить его. Сцены, когда к убийце является призрак Цезаря, зловещее символическое напоминание о том, что, лишившись физической плоти, Цезарь все равно сильнее того, кто осмелился поднять на него руку. Дух Цезаря продолжает витать в Капитолии, а сам цезаризм — править Римом.

Рассмотрение трагедии Шекспира в этой плоскости лишний раз убедило Черчилля в безуспешности резких общественных изменений. Даже находясь на самом верху, быстрых решений и действий бывает недостаточно для воплощения в жизнь кардинальных перемен. Он все больше убеждался в том, что для достижения положительного эффекта необходимы настойчивость, последовательность и время. По его мнению, реальный и долгосрочный успех не стена, которая строится «кирпичик за кирпичиком», скорее его достижение сродни «деревьям, которые следует растить и культивировать» [560] См.: Churchill TVS. Introduction I Battaglia O.F. (ed.). Dictatorship on its Trial. P. 10. .

Возвращаясь к пересказам и подводя итог этой темы. Несмотря на ряд интересных моментов и глубоких замечаний, вряд ли рассматриваемый проект можно отнести к лучшим образцам черчиллевской прозы. Во-первых, его основу составили копии. А копия, как известно, почти всегда хуже оригинала. Во-вторых, речь идет об уменьшенных копиях. Нельзя загнать полноценное произведение в пять тысяч слов, не лишив его при этом множества нюансов, определяющих красоту и величие первоисточника. Именно сокращение и представляло, по мнению Черчилля, основную проблему [561] См.: Письмо Джорджу Райделлу от 18 октября 1932 года. Documents. Vol. 12. P. 484. . Оно же служило и главным ограничением художественной ценности пересказа. Черчилль это прекрасно понимал, определяя свои пересказы как образцы «добротного журнализма», без признания высокого качества с «художественной точки зрения» [562] См.: Clarke Р. Op. cit. P. 149–150. .