Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

— писал тогда Вячеслав Иванов. Вот против этой «ненависти», разделявшей русских на два берега, и был журнал «Жизнь». Это желание замирения разделяли все сотрудники. Разделял его и я. Но несмотря на большое уважение к В.Б. и на дружбу, я всегда чувствовал некую мировоззренческую разность с ним. В.Б. был пасифист во что бы то ни стало — при всех обстоятельствах. От такого пасифизма я внутренне отталкивался. Он казался мне противоприродным человеку, «интеллигентской выдумкой». Но эта разность не мешала большой дружбе с В.Б. и Н. В. Мы были дружны всю нашу жизнь.

Отмечу, в какие дебри политической парадоксальности заводил дорогого В.Б. его пасифизм. В № 11 «Жизни» (15 сентября 1920) В.Б. писал: «„Ни к красным, ни к белым! Ни с Лениным, ни с Врангелем!“ — так звучит лозунг русской левой демократии. Но если можно отрицать всю Россию, то почему же нельзя ее всю принять и признать? Что если рискнуть и вместо „ни к красным, ни к белым!“ поставить смелое, гордое и доверчивое: — „и к красным, и к белым!“ — и принять сразу и Врангеля, и Брусилова, и Кривошеина, и Ленина!». Дальше В. Б. слал панегирики и «гению и гиганту» Ленину, «сотрясающему мир», и чудесному герою Врангелю. «А разве Врангель не чудесный герой, сумевший, базируясь на клочке Крыма, спасти национальную идею, сорганизовать власть и поднять борьбу с всеторжествуюшим большевизмом в годину, когда у самых смелых опустились руки?.. Идеализм, возразят многие. „Наивный, гимназический!“ Ну да, конечно…» И тем не менее В.Б. не сдавался, проповедуя — «и к красным, и к белым!» Разумеется, это было донельзя химерично. Но, как с улыбкой говорил Юрий: «Ничего не поделаешь, наш лидер любит смелые парадоксы».

Но один «парадокс» В.Б. я запомнил на всю жизнь, ибо в устах народного социалиста Станкевича слова, тогда показавшиеся парадоксальными, по сути были провидческими. Дело было так. На собрании группы «Мир и труд» выступал Рафаил Глянц. Глянц, онемеченный русский еврей, член с.д. партии, постоянный сотрудник «Форвертс», давно жил в Германии. Был он мягким и милым человеком, оказывал Станкевичу и всем нам частые услуги в немецком мире. Говорил Глянц что-то о социализме. Возражая ему, В.Б. сказал: «Вот вы говорите о социализме, а я скажу, что совершенно уверен в том, что в России настанет время, когда только за самое слово „социализм“ будут вешать».

Журнал «Жизнь», естественно, просуществовал недолго — с апреля по октябрь 1920 года. Издатель Г. А. Гольдберг не захотел на парадоксах Станкевича нести убытки. В.Б. пробовал найти другого издателя. Я ездил с ним к некому Отто Винцу, онемеченному русскому еврею, уже плохо изъяснявшемуся по-русски. У него было издательство «Восток», выпускавшее и русские книги. Не вышло. Ездили к В. П. Крымову. Визит был неприятен. Никакого издателя В.Б. не нашел, и в ноябре 1920 года «Жизнь» приказала долго жить. Сотрудники разбрелись кто куда. В. Голубцов с женой занялись чем-то кулинарным. Н. Переселенков, в совершенстве владевший немецким, поступил в немецкую фирму. Офросимов — в ежедневную газету «Руль», редакторами которой были известные кадеты — И. В. Гессен, бывший редактор петербургской «Речи», известный правовед и член Государственной Думы В. Д. Набоков и экономист профессор А. Каминка. Ф. Иванов пробивался литературными гонорарами — в газете «Голос России» (ежедневной), «Время» (еженедельной), в журнале «Сполохи», редактором которого стал А. Дроздов.

В. Б. Станкевич вскоре стал соредактором (вместе с С. Я. Шклявером) издательства «Знание». Это было предприятие архибогатейшего немецкого издательского концерна «Рудольф Моссе», захотевшего выпускать русские книги, в надежде легкого их сбыта в Советскую Россию. Другое столь же гигантское немецкое предприятие — издательство «Ульштейн» — уже до того с той же эфемерной целью создало издательство русских книг «Слово», во главе которого стал И. В. Гессен. Для русской зарубежной литературы оба издательства сделали много, в особенности «Слово», выпустившее много прекрасных книг. Но в Советскую Россию эти книги если и просочились, то лишь в «запретные фонды». Русских книг из-за рубежа псевдонимы не пустили.

Хочу сказать о какой-то сверхработоспособности Владимира Бенедиктовича. Редактируя «Жизнь», он тогда же написал известную книгу «Воспоминания», вышедшую в 1921 году в Берлине. Это была первая книга воспоминаний о революции русского политического деятеля. Она цитируется посейчас всеми пишущими о революции. За ней В.Б. выпустил «Судьбы народов России», которая тоже была первым серьезным трудом по этому вопросу. Затем — «Менделеев — великий русский химик», «Фритиоф Нансен».

У Станкевичей я часто встречал интересных людей: некоторых лидеров российской «революционной демократии», игравших в февральской революции большую роль, — В. М. Чернов, И. Г. Церетели, В. С. Войтинский, даже с приезжавшим в Берлин из Советской России Н. Н. Сухановым (Гиммером) дважды встречался.

Виктор Михайлович Чернов — типичнейший русак. Он и был — тамбовский. Хотя крайне правая печать всегда писала, что никакой он не Чернов, а «еврей Либер», но это только говорило о мозговой неизобретательности этой печати, Чернов был кряжист, здоровенный, вероятно, очень сильный. Черты лица очень русские, говор — тамбовский. Косматая шевелюра — серо-седая (в молодости, говорят, был рыж, теперь седел). Этот «друг Азефа», долголетний член ЦК партии эсэров, один из ее основателей, лидер ее центра в 1917 году, циммервальдец, во Временном правительстве «селянский министр», председатель двухдневного Всероссийского Учредительного собрания, — не вызывал во мне большой симпатии. Может быть, отталкивала его позиция в Феврале. За чайным столом у Станкевичей он всегда был весел, рассыпчато-разговорчив, иногда подпускал в речь народные поговорки. Не нравились и быстрота его речи, и быстрота жестов, какой-то рядческий смешок и общая его жовиальность. Сопровождала его всегда одна из очередных жен (третья) — худющая эстонка Ида Самойловна Сармус. Выводя Чернова в своем романе «Азеф», я его, конечно, окарикатурил. Так как по справедливости надо признать, что Чернов был и умен, и образован, и «человек со своей биографией» (что не часто встречается), вообще — персонаж недюжинный. После Октября Чернов и его партия были объявлены «вне закона». Чекисты сбились с ног, разыскивая Чернова. И — найди они его — Чернову пришлось бы плохо. Но, старый конспиратор, он ушел в подполье, жил нелегально, пиша свои мемуары, и в конце концов подался на Запад, который хорошо знал по своей прежней долголетней эмиграции.