Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Его не было. Я прошла в столовую, где возле стола стояли Н. Н. Джонсон и А. С. Матвеев.

— Все решилось, графиня, великий князь отрекся, — сказал мне Н. Н. Джонсон, один из самых преданных ему людей, через полтора года разделивший его трагическую участь — расстрел в лесу под Пермью.

Н. Н. Джонсон рассказал, что в последние минуты перед отречением Михаил Александрович, все еще колебавшийся, спросил с глазу на глаз председателя Государственной Думы М. В. Родзянко: может ли он надеяться на петербургский гарнизон, поддержит ли он вступающего на престол императора? Родзянко ответил отрицательно и добавил, что если великий князь не отречется от престола, то, по его мнению, начнется немедленно резня офицеров петербургского гарнизона и всех членов императорской фамилии.

После совещания с министрами Временного правительства великий князь удалился в соседнюю комнату и там, оставаясь один в течение пятнадцати минут, принял решение отречься от престола.

Принять положительное решение Михаила Александровича уговаривали только два министра Временного правительства — П. Н. Милюков и А. И. Гучков, но голоса их были одиноки.

Для меня, казалось бы, уже вчера было ясно, что Михаил Александрович отречется от престола, и все-таки, когда я услыхала от Н. Н. Джонсона о совершившемся факте отречения, я была во власти страшных предчувствий.

В этот момент вошел Михаил Александрович. Бессонная ночь не прошла для него даром. Он казался восковым, только на губах играла прежняя улыбка.

Стало быть, такая судьба, графиня, — тихо проговорил он. Но я уверена, что Учредительное собрание призовет вас, ваше высочество, — проговорила я, чтобы подбодрить присутствующих.

— Не думаю, — ответил Михаил Александрович и, улыбнувшись, добавил: — После отречения А. Ф. Керенский назвал меня благородным человеком и протянул мне руку не как великому князю, а как гражданину…

В этот же день Михаил Александрович, разбитый всем пережитым за эти три дня, уехал к себе в Гатчину, где его ждала жена Н. С. Брасова.

Помню наше последнее свидание с великим князем Михаилом Александровичем. Это было в Гатчине 4 апреля 1917 года. Мы приехали туда с мужем и оставались у великого князя весь день. В это последнее свидание Михаил Александрович рассказал мне, что, оказывается, Николай II после своего отречения послал Михаилу Александровичу телеграмму, адресованную «Императору Михаилу I» и подписанную «твой верноподданный брат Николай», в которой убеждал Михаила Александровича принять корону. Но этой телеграммы Михаил Александрович так и не получил. Она не дошла да великого князя. О ней великий князь узнал от Николая II на свидании в Царском Селе, которое имело место с разрешения А. Ф. Керенского, в момент, когда отрекшийся царь находился под арестом.

Я спросила Михаила Александровича, могла ли телеграмма, если бы она была получена вовремя, изменить принятое великим князем решение?

— Могла бы, — ответил он. {34} 34 Только спустя 65 лет текст этой недошедшей телеграммы опубликован в кн. 149 «Нового журнала». Вот этот текст. «Его Императорскому Величеству. Петроград. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня если им огорчил тебя и что не успел предупредить. Останусь навсегда верным и преданным тебе братом. Возвращаюсь в Ставку откуда через несколько дней надеюсь приехать в Царское Село. Горячо молю Бога помочь Тебе и нашей родине. Твой Ники».

Говорить дальше о своем отречении от престола он не хотел.

Мы разговаривали в биллиардной комнате. На биллиарде лежало несколько фотографий Михаила Александровича. Я попросила у него одну из них. Это был большой портрет в генеральской шинели. Он написал на портрете «Михаил, 4.IV.1917. Гатчина» и передал мне. Этот портрет я храню до сих пор.

Революционные события развивались стремительно. Уже в мае 1917 года я была вынуждена уехать из Петербурга в Крым и оттуда на Кавказ.

Вспыхнувшая гражданская война разорвала Россию на два лагеря, и на Кавказе мы с мужем оказались отрезанными от Михаила Александровича. Но мы, конечно, не думали, что отрезаны навсегда. Сведения о Михаиле Александровиче до нас доходили редко.

До нас доходили слухи, что после боев под Гатчиной, когда красные разбили войска Временного правительства, Михаил Александрович будто бы обратился с письмом к Ленину, прося оставить его в покое, дав возможность жить в стране как обыкновенному гражданину. Ленин будто бы оставил это письмо без ответа. И, живя в Гатчине, Михаил Александрович продолжал быть под угрозой ареста, а может быть и смерти.

От своего брата я узнала о попытке офицерской организации вывезти великого князя из Гатчины. Мой брат, артиллерийский офицер, был командирован к нему с этой миссией.

Михаил Александрович принял брата, но от побега категорически отказался, сказав, что бежать никуда не хочет, а если бы бежать все-таки пришлось, то комиссар Рошаль с глазу на глаз гарантировал в нужную минуту побег.

Было ли это искреннее желание Рошаля спасти ему жизнь или это была ловушка — я не знаю.

Судьбе было угодно, чтобы Рошаль вскоре погиб на румынском фронте, где он как комиссар, был расстрелян по приказу генерала Щербачева, а великий князь арестован в Гатчине и увезен в Петербург, в Смольный.

До последней минуты Н. Н. Джонсон был неразлучен с великим князем. Это была давняя дружба. Вместе с Михаилом Александровичем Н. Н. Джонсон окончил Михайловское артиллерийское училище и, выйдя в офицеры, всегда оставался его личным секретарем.

Когда в Гатчине арестовали Михаила Александровича, Н. Н. Джонсону заявили, что он свободен и может ехать куда угодно. Джонсон отказался от свободы, сказав, что поедет с великим князем.

— Я хочу разделить все, что ждет Михаила Александровича, и прошу меня считать арестованным.

Великого князя и Н. Н. Джонсона повезли сначала в Петербург в Смольный, где они долго оставались заключенными, а потом из Смольного повезли далеко на Урал, в Пермь, где первое время их поместили в гостиницу.

Там, в небольшом провинциальном городе, Михаил Александрович и Н. Н. Джонсон сначала жили довольно свободно. Ежедневно от неизвестных лиц они получали передачи.

В 1920 году, когда я вместе с мужем уже покидала Россию, по пути за границу я узнала об ужасном конце Михаила Александровича и Н. Н. Джонсона.

Мне рассказали, что отправка в Пермь произошла будто бы по личному приказу Ленина и что Ленин якобы выслал охрану во главе с чекистом, лично перед Лениным ответственным.

Но в это время по всей России действовала «власть на местах», и в Перми осуществлял эту «власть на местах» кровожадный коммунист Мясников. Этот коммунист стал добиваться расстрела Михаила Александровича во что бы то ни стало. Мясников ночью явился к Михаилу Александровичу, объявив ему и Н. Н. Джонсону, что их сейчас увезут, потому что на город наступают белые.