Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

На рассказ Бориса Ивановича об этой Мясниковской «кинжальной» мании меня беллетристически распалил. Мне захотелось с Мясниковым встретиться. «Борис Иванович, нельзя ли это устроить?» — спросил я. Николаевский отрицательно покачал головой: «Ausgeschlossen, — сказал, — Мясников боится всех русских встреч. В Париже встречается единственно со мной потому, что знал меня еще по России…»

Но чем же кончил этот «сверхконспиратор» Мясников? В большевицкой России он был герой-убийца вел. кн. Михаила Александровича, потом «лидер рабочей оппозиции», попробовал после Октября перечить даже непререкаемому большевицкому «идолу» Ленину, за что и получил ссылку на Кавказ, а оттуда бежал за границу, ибо хорошо понимал партийные «военные хитрости»: сначала — на Кавказ, а потом — на Тот Свет! Так он и пробрался в Париж. Но кончил — глупее глупого.

После победы союзников, когда русскую эмиграцию (от князей до Григория Мясникова) охватил угар «советского патриотизма», этот старый партиец-подпольщик тоже поверил кагебешной сталинской пропаганде. Из своего стопроцентного «конспирата» вышел, поехал прямо в советское посольство «на разговоры». Вероятно, «разговаривал» с первым секретарем (резидентом КГБ) А. А. Гузовским, с тем, который угощал И. А. Бунина (вместе с послом Богомоловым) «русской рябиновкой» и «русской икрой», заливая Ивану Великому тары-бары о «полном собрании сочинений Ивана Алексеевича в Москве, в Госиздате». А. А. Гузовский посылал и Н. А. Тэффи букеты роскошных цветов, напоминая ей, как когда-то она сотрудничала в Петербурге в легальной «Новой жизни» у Ленина. Что и как «заливал» А. А. Гузовский Григорию Мясникову — тайна. Но «залил» так, что убийца великого князя, старый конспиратор-подпольщик-большевик Григорий Мясников вернулся в Москву, где его, конечно, и «шлепнули» на Лубянке. Жизнь отплатила не правой рукой, так левой!

На одном из последних «чаев» Людмила Николаевна сказала, что виделась с Н. П. Саблиным (бывшим флигель-адъютантом государя) и он просил узнать у меня: не соглашусь ли я записать и его рассказы, ибо сам он человек не пишущий, к тому же больной. Я с удовольствием согласился, ибо знал о близости Саблина к бывшим государыне и государю и рассказы его должны были быть исторически интересны. Людмила Николаевна дала мне его телефон. Я созвонился с Николаем Павловичем, и мы встретились.

Жил Саблин, бывший флигель-адъютант императора, капитан 2-го ранга гвардейского экипажа на рю Эрланжэ в небольшой, но хорошей квартире. Жена его (красивая, эффектная), кажется, бывшая арфистка. Приняли меня любезно. Но сразу я увидел, что Н.П. — больной человек (сердце). Мы сговорились, когда я приеду к нему на «сеансы» (как он назвал мои записывания его рассказов). Был Н. П. совсем седой, но по-прежнему очень красивый, по-военному (несмотря на возраст) выправленный. К сожалению, таких «сеансов» было всего пять-шесть. Болезнь Н. П. их прервала. Вот что рассказал мне Николай Павлович.

Я был представлен императрице и императору в 1906 году в апреле месяце в Царском Селе. Я был тогда двадцатишестилетним лейтенантом гвардейского экипажа. Помню, как сейчас, в Царском Селе парад морскому батальону, только что вернувшемуся с подавления революционных беспорядков в Прибалтике. После парада в присутствии государя в Александровском дворце состоялся высочайший завтрак.

В громадном круглом зале дворца были сервированы два стола; за одним, круглым, сидели государь Николай II, императрица, княжны, великая княгиня Мария Павловна — младшая и двенадцатилетний Дмитрий Павлович. С царской семьей Сидели несколько приближенных офицеров. Мы же, остальные офицеры гвардейского экипажа, заняли места за другим столом.

Я уже знал о моем будущем назначении на царскую яхту «Штандарт», но все же был взволнован, когда дежурный, старший капитан 1-го ранга Чагин, командир «Штандарта», подошел ко мне, сказав, что хочет меня представить императрице как будущего офицера яхты. И Чагин подвел меня, представляя, к императрице, стоявшей возле сервированного стола. Императрица подала мне руку, сказав:

— Я очень рада.

И я занял место за царским столом, неподалеку от императрицы. Меня поразила ее спокойная, величавая красота. Императрица держала себя очень просто, разговаривала, смеялась, она хорошо говорила по-русски, хотя и с заметным немецким акцентом. Неподалеку от императрицы и прямо против меня сидела ее фрейлина Анна Вырубова, с которой тогда уже была очень близка императрица. Но насколько очаровательное впечатление произвела на меня, молодого лейтенанта, императрица, настолько же мне не понравилась ближайшая к ней фрейлина. Я уже знал от лиц, близких ко двору, что этой слабовольной, доброй женщиной многие пользовались для влияния на императрицу и это влияние причиняло тогда уже немало зла.

После окончания завтрака, во время которого я удостоился разговора с императрицей, я получил официальное назначение на яхту «Штандарт» и с тех пор в продолжение десяти лет стал одним из близких людей к царской семье. Вплоть до трагической катастрофы и революции я был одним из ближайших к императору и императрице людей. В продолжение лета и зимы 1906 года мы, несколько офицеров с яхты гвардейского экипажа: я, Тимирев, Салтанов, Вадбольский — часто ездили в Петергоф к фрейлине Вырубовой, где жила она в дворцовом особняке; там обычно играли в домино, любимую игру государыни; иногда ездили к балалаечникам, музыку которых государыня также любила. Это времяпрепровождение вблизи государыни и близких ей лиц всегда было чрезвычайно приятно своей непринужденностью, простотой, весельем.

А в следующем, 1907 году мы отправились на яхте с царской семьей в плаванье. В этом плаванье произошло в свое время обошедшее все газеты событие, когда царская яхта наскочила на камень около Аосских шхер. Помню как сейчас — великолепный июньский день; в четыре часа я сдавал вахту старшему лейтенанту Терпигореву и лег отдохнуть в каюте, которая выходила на правый борт яхты, и заснул мертвым сном. Государыня с семьей в это время, окончив дневные игры с детьми, мыла руки, чтобы идти пить чай. Как вдруг в этот момент словно что-то подняло яхту и раздался страшный удар. Полетели со звоном битая посуда, стекла, в коридоре, в буфете творился форменный хаос, когда я выскочил из своей каюты, бросившись на носовую часть, узнать, в чем дело, где уже была вся команда.

Мы шли в тот момент в шхерах в конце Финского залива к северу. После страшного удара на носовой части на мгновение воцарилась полная тишина. Общий взгляд был устремлен наверх, где находилось все начальство. Оттуда раздался крик капитана 1-го ранга Чагина, командира яхты: