Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Вспоминаю, как покойный друг, профессор Н. Е. Ефремов, рассказывал мне об одном поразительном случае его тюремных скитаний во время ежовщины. В камере с ним сидел бывший матрос, бывший чекист. Никаких иллюзий относительно своего конца у матроса не было. Он про себя все что-то шептал. «Может быть, молился», — сказал Ефремов. И этот матрос в своей потребности какого-то покаяния рассказывал Ефремову, как в свое время в Черном море они топили белых офицеров, привязывая их живыми к рельсам, и с этими рельсами выбрасывали в море. Когда час этого чекиста-матроса настал и за ним пришли, вызвав «с вещами», он встал, перекрестился мелким крестом и, прощаясь с Ефремовым, шепнул ему: «Вот они, рельсы-то, когда выходят…»

«Рельсы выходят». К сожалению, не всегда вовремя, но все-таки часто «выходят». И в убийствах Урицкого, Войкова, Воровского, Кирова, Троцкого, Берии, в расстрелах старой большевистской гвардии Сталиным, в самоубийствах Гитлера, Геринга, Геббельса, Гиммлера, в повешении Эйхмана, Риббентропа, Розерберга — это все одни и те же «выходящие рельсы», которые должны выходить, иначе бы жизнь стала еще страшнее.

А. Орлов, со слов уже упоминавшегося чекиста Паукера, в свое время бывшего начальником личной охраны Сталина, рассказывает об одном остром столкновении Надежды Аллилуевой со своим мужем в Кремле. Мать Светланы будто бы закричала Сталину: «Ты мучитель, вот ты кто! Ты мучишь своего родного сына, ты мучишь жену, ты мучишь весь народ!»

Это очень похоже на Аллилуеву по всему тому, что мы о ней знаем. Не выдержав этого «всеобщего мучения», она застрелилась. Для честного человека-большевика, осознавшего, во что превратилась их революция, это был естественный выход.

В своей книге Светлана рассказывает, как любивший ее в детстве и отрочестве отец позднее стал постепенно от нее отходить, охладевать и наконец отошел вовсе. Почему? Когда Светлана кончила среднюю школу, Сталин настоял, чтобы она пошла на исторический факультет, чтобы стать серьезно образованным марксистом. Естественно, он хотел видеть в дочери свою Светлану, такую же, как он, «несгибаемую большевичку». Но судьба сулила иное. Светлана пошла не по пути отца, «несгибаемого большевика», а по пути трагически умершей матери. Сталин с годами это, вероятно, чувствовал. Чувствовал, что любимая им дочь становится, в сущности, таким же «врагом народа», каким оказалась Надежда Аллилуева. И вот если бы Сталин был жив в дни побега Светланы из страны его чингисханского социализма, построенного на миллионах трупов и миллионах искалеченных жизней, он должен бы был воспринять этот побег как ответ ему мертвой Надежды Аллилуевой.

Это было в самом логове мирового коммунизма, в Москве, в 1962 году. В бедной, маленькой православной церкви дочь Сталина приняла обряд крещения, став христианкой.

«Я никогда не забуду наш первый разговор в пустой церкви после службы». Я волновалась, потому что никогда в жизни не разговаривала ни с одним священником. От своих друзей я знала, что отец Николай прост, говорить с ним легко и что он всегда беседует, прежде чем крестить… В день крещения он волновался и, присев на скамейку, усадив меня рядом, сказал: «Когда взрослый человек принимает крещение, жизнь его может очень сильно измениться. Иногда в худшую сторону, как в личном плане, так и во всех отношениях. Подумайте еще, чтоб не жалеть после». Я ответила, что думала уже много и что ничего не боюсь. Он взглянул на меня, усмехнувшись: «Ну, знаете, не боятся — только избранные».

Светлану крестил отец Николай (в миру Николай Александрович Голубцов), один из неизвестных, незаметных подвижников истинной веры. «Он крестил меня, дал мне молитвенник, научил простейшей молитве <���…> он приобщил меня к миллионам верующих», — пишет Светлана.

Против издания в Америке первой книги Светланы «Двадцать писем к другу» советское правительство ожесточенно боролось, оказывая давление на американцев по всем явным и тайным каналам. Но благодаря твердости Светланы — «но я упряма, благодарение Богу!» — книга все-таки вышла и была прочтена во всем мире при крайнем раздражении советских вождей.

«Только один год» — вторая книга Светланы. Косыгину, Брежневу, Суслову она еще неприятнее, ибо духовно она вся направлена против их тирании. «Только одни год» многим отличается от «Двадцати писем». Это естественно. Первая книга писалась еще в Москве, и автор, сам того не осознавая, был тогда все-таки под давлением пресса полицейского сверхгосударства, был внутренне несвободен. «Только один год» — книга иная, совершенно свободная, книга человека, давно внутренне сопротивлявшегося тирании и наконец вырвавшегося на свободу.

В смысле литературном «Только один год» прекрасно написан, от чтения не оторвешься, в этой книге мыслям свободно, а словам тесно. У Светланы обширный словарь, гибкий, выразительный язык, там, где она хочет, — хорошая ирония; иногда в двух-трех фразах как бы только намек о том, что она хочет сказать, — и нужная выразительность достигнута. Но кроме литературных достоинств, у этой книги есть и еще одно большое качество. «Только один год» — книга не только искренняя и честная, но и умная. А от этого — от ума — нас, к сожалению, часто пытаются теперь отучать многие современные литераторы-шарлатаны и литераторы-графоманы, заменяющие ум неумными выкрутасами и импотентной претенциозностью.

Светлане особенно удались описание ее крещения в Москве, ее состояние в Дели перед бегством в американское посольство, ее молитва в католическом храме во Фрибурге и вся глава об отце.

Для меня в книге Светланы — две главные темы. Первая — основная — любовь Светланы и Барджеша Сингха. Вторая — Сталин и связанная с ним подтема — сталинцы, «новый класс». Конечно, все эти темы переплетены в повествовательной ткани. Но первые две — доминантны.

Любовь Светланы и Барджеша дана так психологически ясно и тонко, так духовно глубоко, как нечаянная, но долженствующая быть встреча в мире двух друг другу необходимых существ. Эта любовь оказалась в жизни Светланы той внутренней силой, которая пробила железную броню советской полицейской системы и сквозь все трудности выбросила Светлану в свободный мир. Как хорошо Светлана дает читателю почувствовать свою любовь к Барджешу — иногда в немногих словах внутреннего диалога с ним, уже умершим. Вот она вылетает из холодной Москвы, крепко прижав к себе сумку с урной праха Сингха. «Ну вот мы и летим с тобой в Индию, Барджеш Сингх. Тебе так хотелось этого, ты это мне обещал, и ты всегда выполнял обещания». Вот она уже в Индии. «Ну вот мы и приехали домой, Барджеш Сингх. Твоя добрая душа победила столько препятствий…» И Светлана летит дальше — бросить прах Сингха в воды священного Ганга. «Мы за 600 миль от Дели, в деревенской глуши, я никого не знаю вокруг и еду в незнакомую семью, но мне кажется, что я еду домой. Я прижимаю к себе, к своему боку сумку. Ты рад, что возвращаешься домой, Барджеш Сингх? Твоя душа радуется — и мы летим как на крыльях. Скоро, скоро уже, подожди… Сколько народа! Смотри, Барджеш, они пришли встретить тебя и проводить… Я отдаю тебя в добрые руки, теперь я спокойна… Мы смотрим на песчаный берег Ганга, куда выходит процессия. Весь берег полон народа, бегут мальчишки, вздымая песчаную пыль. Они удаляются от нас вниз по берегу, дальше, туда, где стоят лодки на глубоком месте, — прощай, Барджеш! Прощай… Я вдруг начинаю плакать, меня всю трясет, я не могу взять себя в руки…»