Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Разве это значит, что я «перекладываю всю историческую ответственность на Берию», как пишут обо мне теперь, как говорит Москва?

Об исторической ответственности я если говорю, то только следующее: «Мы все за всё ответственны».

А о Берии я пишу больше, чем о других малютах, только потому, что он многие годы был близок к семье; кстати, отчего он «удержался» и шел «наверх» так успешно в течение 25 лет? Не оттого ли, что был хитер? Почему его не убрали?

Для меня лично — они все равны, и один Берия вовсе не служит для меня «incarnation of evil». О, нет! Все еще с Ленина и Дзержинского пошло: механизм адский был уже тогда запушен. И для этого механизма, машины, системы отец мой только оказался наилучшим инструментом, наравне с Берией и прочими малютами, которые меня в «20 письмах» не интересовали, поскольку «20 писем» — о семье, а к семье близок и причастен был больше других и дольше других — только Берия.

О Берии. О «влиянии на Сталина» говорил еще Бухарин; он знал лучше других. (Он говорил о «благотворном влиянии» Кирова и Горького на него). А «влияние Берии», о котором я позволила себе написать, — это хитрое влияние человека, знающего «слабую струну» — подозрительность, неверие в доброе начало в человеке, честолюбие, болезненное самолюбие… Он знал это и когда было нужно — играл на этом. Это было, это все знали.

Дедушка и бабушка интересны мне не потому, что они старые большевики (это мне менее всего было важно), а потому, что они — носители неистребимой человечности и силы (которой у мамы не хватило, потому она и не выстояла), — и сила эта добрая и, в конце-концов, она-то и побеждает, хотя и поздно…

О чем заключение книги? Да вот об этом самом. А старые большевики как социальный организм мне вовсе не нужны; это пусть Е. Гинзбург делает, которая после всего все еще верит в Ленина и в «светлый коммунизм». Это не для меня, — извините! Для меня это все — бесовщина, пауки в банке, бесконечное кровопролитие — с самого начала, и в оценке Ленина я целиком согласна с Андреем Синявским.

Кстати, говоря (в конце) о «светильниках разума», погибших в тюрьмах и лагерях, я вовсе не имела в виду одних старых большевиков. Откуда это видно? Там умы светлые погибали, интеллигенция русская, — я о ней печалюсь: почему же искажать?

Быть может, не все в «20 письмах» ясно. Но я люблю не делать выводы: тогда литература превращается в учебник политграмоты. А учебников этих начиталась я уже довольно, и писать еще один, свой, не собираюсь (хотя от меня этого очень хотят и требуют, особенно мои же соотечественники). Если и напишу, (а надо бы), только не в духе политграмоты — кто плохой кто хороший, и кто виноват, что История пошла не туда… Напишу, как могу, — а там пусть читают и сами делают выводы. Опять будут ругать, но кто-то, глядишь, и поймет — как и Вы поняли, в общем, все главное (а детали не имеют значения).

Простите за длинное письмо. Хорошо бы получать Ваш журнал регулярно! Напечатать что-либо свое — Боже упаси! Пока книга 2-я не сложится в голове, и не сяду даже ее писать; и пока не окончу — никуда не дам; начнут искажать и коверкать все кому не лень, еще до опубликования… Надеюсь, Вы понимаете, что все эти installments в «N. Y. Times» и в «Life» не имеют никакого отношения ко мне. Это все пошло по своим законам, абсолютно без моего участия и даже без моего контроля.

Спасибо Вам еще раз. Желаю Вам здоровья и Вашей супруге также.

Искренне Ваша С. Аллилуева.

1 декабря 1967 Bristol, R. 1.

Уважаемый Роман Борисович!

Спасибо Вам за еще одно Ваше теплое письмо. Право, я не чувствую себя здесь одинокой. Очень много милых писем приходит — от русских, от американцев, немцев, англичан. Я изнемогаю от того, что невозможно всем отвечать, кому хотела бы, — так много трогательного и человеческого пишут.

И книжку мою — понимают так, как я хотела бы. Люди неискушенные, которые не в курсе разных «кремленологий» и «последних новостей из России», читающие просто, искренне, без политической предвзятости, — понимают все как надо и не приписывают мне того, чего у меня никогда и не было на уме.

Меня это так радует и утешает.

А Москва все «свирепствует» и разворачивает свою клевету все больше и больше. Не знаю, — я не очень реагирую, я как-то спокойна по натуре, должно быть. Но меня огорчает то, что и в США сейчас начали следовать тому же; очевидно, thé royalties for thé book их раздражают, хотя я сама менее всех была в этом заинтересована.

«N. Y. Times» тоже тут не совсем благородно себя ведет, — да разве приходится удивляться?

Хочу ответить на одну деталь Вашего письма: писатели московские — самые большие сплетники на земле и самые неосведомленные люди. Если бы отец мой хоть раз побывал на могиле мамы — это было бы известно в нашей семье, поверьте мне!

Слухи об этом я слышала в Москве сама и рассказы, «как приходил, и сидел, и стоял» и т. п. Повторю — это неправда все. Не было этого никогда. Не знаете Вы натуру моего отца — он не мог простить этого удара в спину. А Федин просто желал приукрасить жизнь — это называют в Москве «лакировка действительности» — и он этим профессионально занимается вот уже столько лет! Его и ненавидят.

Фактам, которые я сообщаю в своей книге, здесь не хотят верить настолько, что даже A. Shlezinger написал в своей рецензии в «Atlantic»: «Хотя все авторитетные источники утверждают, что Светлана Аллилуева родилась в 1925 году, она все-таки продолжает утверждать в своей книге, что ее год рождения 1926-й!» Вот как! Даже этого я, оказывается, не знаю толком!

Скоро я переезжаю в Пристон. Мой адрес будет: 85 Elm Road, Princeton. N.J. 08540. Могу я надеяться на Ваш журнал на 1968 год? Я буду приезжать в Нью-Йорк и надеюсь повидать Вас и супругу Вашу — передайте ей мой большой привет. Ваша Светлана Аллилуева.

7 декабря 1967 года

Дорогая Светлана Иосифовна,

Спасибо за Ваше письмо. Понимаю, как велика у Вас корреспонденция и как трудно Вам отвечать на письма. Будем рады увидеть Вас в Нью-Йорке, если когда-нибудь приедете. «Новый журнал» пойдет к Вам по этому Вашему адресу. Кстати, скажу все-таки: я считаю, что так, совершенно не «конспиративно», Вам жить все-таки опасно. Хочу думать, что, незаметно от Вас, Вас все же охраняют. Вы лучше меня знаете, как длинны руки КГБ. Что ж Вы думаете, они Вами не интересуются, не собирают о Вас сведения и — если им это подойдет — не попытаются что-нибудь сделать? Тем более, что тут очень легко «совершить какое-нибудь нападение хулиганов», грабителей — и тогда уже обрушиться на США как на страну совершенно разложившуюся, полную гангстеров, хулиганов, грабителей, которая не «смогла защитить нашу советскую гражданку». Я думаю, что все эти генералы Грибановы и прочая мразь отнюдь не без фантазии. Они уже производили серьезные операции среди эмигрантов. Знаю, какая шла охота за Кравченко, о чем Вы можете прочесть в одном из номеров «НЖ» статью Далина. Правда, тогда было несколько другое время, но и сейчас время не такое уж здоровое. Кстати, Кравченко 8 месяцев скрывался у нашей близкой знакомой, миссис Э. Рейнольдс Хапгуд, когда дело обстояло для него довольно серьезно. Миссис Хапгуд — известная переводчица (все, кроме одной, книги Станиславского, книга А. Л. Толстой и мн. др. книг не только с русского, но и со многих языков). Если Вы хотите, я могу распорядиться выслать Вам ранее вышедшие номера «НЖ» — там много ценного и интересного материала. К слову сказать, когда миссис Хапгуд прочла Вашу книгу и по-русски и по-английски, она мне сказала, что англ, перевод — неточный (и в серьезных местах неточный) и неудачный.