Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Я и не у моря, как вы, но, слыша свист ветра, думаю часто о Полетике и Грише, отправившихся на пароходе. В субботу буря была столь ужасна, что сорвала множество крыш в городе, у нас на почтовом дворе также.

Вчера неожиданно набралось ко мне обедать много гостей, хотя и знают, что я один с Катенькой. Бартенева приехала с двумя дочерьми, Надежда Сергеевна Пашкова, князь Хилков, Мацнев, князь Одоевский, бывший еще у батюшки в Варшаве, Вейтбрехт, князь Сергей Сергеевич Голицын, Корсаков. Бартенева и Катенька пели после обеда и проболтали-таки до девятого часа.

Ты, я думаю, знаешь славное скабрезное дело Николая Алек. Норова с покойным князем Гагариным – богачом, у коего он выманил тысяч 300 и отперся. После долгих прений и, наконец, совестного суда Норов решился на клятвенную, соборную присягу. Эта ужасная операция под колокольным звоном, при всем духовенстве, три раза увещевающем того, кто присягает, последовала, говорят, третьего дня. Стало, Норов квит с долгом, но, боже мой, – что должна ему говорить совесть!

Александр. Москва, 17 мая 1833 года

Ну уж замучил меня Башилов! Завез в дом великого князя, таскал, показывал, насилу от него вырвался, мой милый и любезный друг. Только много еще предстоит работы. Будет покойно их высочествам, хотя немного тесно вообще. Переносили строения, сажали деревья, делали дорожки, подвалы обратили в жилье, – я не знаю, чего не делали, и в столь короткое время. Я ценил все это тысяч в сорок, а Башилов только 12 употребил. Много было ему трудов.

Александр. Москва, 18 мая 1833 года

Уж мне эти либералы! Как славно проповедуют, защищают права человека, а посмотри, кто дерется, кто угнетает крестьян, кто их разоряет? Все либералы. Я получил жалобу из Подольска. Петр Львович Давыдов поехал в Киев; по просьбе Трубецкого дал я ему и приказ. Является в Подольск – нет лошадей! – Позовите почтмейстера. Является почтальон с книгою, чтобы показать, что все лошади в разгоне и поехавший недавно должен был 9 лошадей нанять; но его превосходительство книгу швырнул на пол и избил своими руками в кровь бедного почтальона. Он-то чем виноват? Я писал губернатору, чтобы вместе сделать следствие на месте. Небольсин просил меня дело замять, но могу ли я не защитить своего подчиненного и отдавать их в обиду? Я отвечал, что не могу не произвести следствия, чтобы узнать правду, и все, что могу сделать, это не доносить Департаменту, а дождаться возвращения Давыдова и выслушать также и его; ежели он удовлетворит обиженного и сей жалобы не возобновит, то и дело так кончится, а то Давыдову будет нехорошо за его самоуправство. Скажи мне мнение твое.

Александр. Москва, 19 мая 1833 года

Итак, Беррийская разрешилась итальяночкой. Я знавал Лукезиев в Неаполе и Палермо: фамилия небогатая, незнатная. Отпустят ли ее? Я думаю, она убралась бы и прежде шести недель, по требованию ордонансов.

Чаадаев отправился на юг и будет обратно чрез несколько месяцев. Ну-с! Я чаю, Гедеонов в восхищении, попал в свою стихию актерскую, то есть актрисскую. Директорство театров лучше удалось директорства почт. Большой пролаза и, верно, будет уметь подбиться к князю Петру Михайловичу; а мне, кажется, дай 100 тысяч в год, – не пошел бы в эту поганую должность. Здесь по двору был он полезен, и трудно будет его заместить, знал Москву и все лица хорошо.

Не поверишь, какой восторг здесь между купцами после счастия, которое имело купечество, – обедать у государя. Все говорят об обеде сем и о выставке. Вот что называю я истинным либеральством: милости такие государя к подданным, поощрения полезных трудов, ласка без фамильярства. Велик наш государь! Знаешь ли, что, ежели бы я не имел мое теперешнее место, не оставляющее мне ничего желать, я бы сладкой работою почитал быть при государе, не как историограф (к чему не имею довольно способностей), но просто вести записки, копить материалы для будущего его историка. Есть ли день без какой-нибудь прекрасной черты?

Константин. С.-Петербург, 23 мая 1833 года

Тормошат немилосердно. Надобно еще устраивать путешествие (строго между нами, ибо под секретом и мне сказали) государыни, которая изволит завтра ехать в Ревель. Оттуда, полагаю, воротится морем с императором. Посылаю на тракт, а Максимова нет, он уехал с государем. Без него я как без рук. Когда газеты возвестят, то и ты себе говори, а до того прошу молчать; ибо может путешествие не состояться, никто об оном не должен знать тогда, что было намерение, а узнают – так ни от кого более, как от меня.

Константин. С.-Петербург, 24 мая 1833 года

Сегодня императрица изволила отправиться, в сопровождении князя Петра Михайловича, в Ревель. Ночевать изволит в Гудлее, или близ сей станции у одной помещицы, а завтра прибыть в Ревель. Оттуда морем или сухим путем возвратится – еще неизвестно. Дай Господи, чтобы дорогою все шло хорошо. Трудно было приготовиться в столь короткое время, и еще не делая распоряжений гласно, для выставки по 50 лошадей на станции. Третьего дня я послал Фиалковского, вчера – чиновника и принял всевозможные меры насчет исправности.

Александр. Москва, 25 мая 1833 года

Я воротился очень поздно с похорон Софьи Петровны Тутолминой; меня так захватили, что теперь только успел снять с себя мундир, мой милый и любезнейший друг. Множество было народу, и народ все крупный, все власти, Сенат и очень много дам; слез было довольно, хотя давно начали уже оплакивать покойницу. От дома до церкви несли гроб на себе граф Никита Петрович Панин, Иван Васильевич и прочие родственники. Митрополит Филарет (чего никто не запомнит) шел пешком от дома до церкви; правда, недалеко, и погода прекраснейшая. Меня комендант и Лесовский взяли под руку и также потащили в процессию; но я, войдя в церковь и пробыв с четверть часа, уехал. Исполнил последний долг сколько мог. Кроме, что дела дома, надобно было и к Фавсту заехать на часочек. Живая не хороша была Софья Петровна, а теперь, в гробу, страшна; вонь нестерпимая, ибо живая уже портиться начала. Мучения ее были столь ужасны, что она призывала смерть и Бога о том молила. Печения мужа и родных столь ее трогали, что она часто повторяла: «Я умираю в блаженстве, жалею о вас, мои милые; но обо мне не жалейте, желайте моей кончины». 37 лет жила она с добрым этим, кротким мужем.

Вчера долго сидел у меня Перовский, я его еще более полюбил, видя, как он тебе предан и умеет тебя ценить. Он меня просил (и я должен был непременно ему обещать) не отдавать ему визита; но что мне до скверной его квартиры, не домом поеду любоваться, а пользоваться его обществом. Вечером хотел ко мне быть, но я постараюсь его предупредить. В субботу повезу его в клуб обедать.

Александр. Москва, 27 мая 1833 года

Вчера была свадьба Ростопчина. В церкви такое было множество народу, что дышать мы не могли. Дело шло к церемонии, как жених вдруг вспомнил, что забыл кольца дома (пустяк); когда уже посылать! Но я дал ему свое обручальное кольцо, да князь Масальский, старик, – свое; стало быть, не Андрюша и Додо, а Масальский и я обвенчались.