Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Должен был оставить работу, чтобы наверх прибежать и пособить жене принять князя и княгиню Кочубей; долго просидели у нас, смотрели весь дом, очень были милы оба и любезны; там подъехали и Александр Кочубей с братом Аркадием. Мы звали их к себе обедать в четверг. Проморил я своих чиновников до половины четвертого, нечего делать!

Константин. С.-Петербург, 5 июля 1833 года

Я получил от Воронцова письмо от 25-го из Белой Церкви, которое начинается печальным известием о смерти славного Казарского. Он занемог в Николаеве, куда был послан, и там и умер. Потеря для России, потому что слава его была славой России. Жаль, весьма жаль этого достойного молодого человека! В ужасной битве остался невредим, а как пришел воли Божией час, так ничто его спасти не могло. Вечная память храброму!

Александр. Москва, 8 июля 1833 года

Разобрал почту, взял с собой кой-какие пакеты, надел мундир и марш к великому князю, который прибыл здраво и благополучно вчера вечером в десятом часу, быв 47 часов в дороге, и всем очень доволен, как сказывали мне фельдъегерь и Башилов. Я разъехался с его высочеством, встретил его на Моховой, едущего в коляске; перекланивались рукою. Кажется, очень здоров. Записался у него, и сказывали, что он не велел никого сегодня принимать, оделся в свою форму и поехал явиться к военному генерал-губернатору. Во вторник, 11-го, изволит начинать воды.

Заходил я на половину великой княгини узнать о ее здоровье (сегодня за дурной погодою у вод быть не изволила) и вручил пакет с письмом от его высочества, тобою присланный и который он обогнал. Заезжая к Катерине Владимировне Апраксиной, имевшей до меня нужду, по соседству заехал к Александру Кочубею, застал его за завтраком и дал ему слово обедать в клубе сегодня; туда собираются и князь Виктор Павлович, граф Васильчиков, князь Дмитрий Владимирович и проч.

Заехал я к князю Кочубею, чтобы вручить почту, исполнить комиссию Родофиникина и объяснить, отчего получит письмо со старым числом. Письмо это по ошибке послано от вас во Псков, вот оно и вояжировало! Сказали: не принимает. Я было ехать, меня воротили, и князь очень ласково принял, говоря: «Я не предвидел вашего визита нынешним утром, вот и велел никого не принимать; но для вас я всегда дома». Он продержал меня почти час. Куда как приятен его разговор и разнообразен. Благодарил очень за аккуратное, скорое доставление к нему писем. Говорили о Царьграде и тамошних делах, о ужасных неурожаях. Князь сказывал, что государь ассигновал суммы Репнину [князю Николаю Григорьевичу, тогда малороссийскому генерал-губернатору] и графу Воронцову для взятия мер против голода.

Константин. С.-Петербург, 10 июля 1833 года

С 3-го числа наложен траур на 4 недели по принцу Вюртембергскому. Теперь, я чаю, и наш Манычар скоро возвратится. Кто-то будет его начальником? Что-то с ним будет? Его герцог любил; надеюсь, что и новый, кто бы ни был, будет любить. Пора бы ему из полковников выйти.

Сожалею, что не могу еще ничего сказать о Волковой, не видя Бенкендорфа, но не упущу его первый раз, что будет в городе. Ты в клуб редко ходишь, а я совершенно никогда; более трех лет не был, хотя постоянно плачу как член. Когда же? Отделавшись, рад посидеть со своими, и, как ни говори, дома все лучше. Спасибо добрым людям, не оставляют, – всегда кто-нибудь да есть; а и нет, так для меня достаточно и приятно общество детей.

В жару всегда печати слипливаются, это бы корреспонденты должны были знать по опыту; но у всех манера жаловаться на почты, забывая все попечения наши об их успокоении. Им не довольно, что письма доходят скорее, вернее, немедленно раздаются, для чего все меры взяты, всегда видят поводы к неудовольствию, вместо благодарности; но что на них смотреть? Не огорчаясь еще несправедливыми нареканиями, я все-таки стараюсь об их же пользе. Ну каково перекладывать бумажками тысячи писем?

Александр. Москва, 10 июля 1833 года

Получил приглашение обедать у великого князя. Его высочество отменно милостиво меня изволил принять, обнял, благодарил за свое путешествие и тебе приказал написать, что не 47, а 46 часов ехал, на слова мои, что я брату и командиру донес, что его высочество прибыл в 47 часов. Обедало нас только: их высочества, две фрейлины, Апраксина, Павел Иванович Арсеньев, Башилов и я. Все были очень веселы. После обеда вышли в кабинет к великой княгине. Его высочество благодарил за ширмы, подвел меня к ним и в подробности рассматривал и расспрашивал, потом позвал меня и Башилова в свой кабинет, посадил у камина (увы! камина, ибо после жары наступила холодная погода), дал нам сигары, и пошла болтовня.

Очень меня порадовал подробностями о Косте. Спросил: «Куда брат твой готовит сына своего? Об этом юноше говорят много хорошего». Видно, Полетика сказал ему. Я обрадовался оказии выхвалять моего тезку-фаворита. Тут пришла великая княгиня и спросила меня: «Прошу вас, скажите, правда ли, что Владимир Апраксин умер?» – «К несчастью, это истинная правда, сударыня». Я слышал это от генерал-адъютанта Гейсмара, коего жена приехала из Курска и рассказывала все подробности. В жару эту он все пил со льдом, ел мороженое, съел тарелку ботвиньи с рыбой и льдом, потом на ночь поставил себе графин воды со льдом. В ночь сделалась дурнота, губернатор Демидов привез ему доктора, который, найдя, что главнейшая болезнь была испуг, настоял, чтобы кровь пустить; но Апраксин не согласился, сделалось воспаление, и он умер с признаками холеры. Чувствуя смерть свою, требовал все приятеля своего Платона Яковлева, но этот нашел его уже в беспамятстве. Их высочества очень жалели о бедной матери, которая обедала с нами, много смеялась и не предвидела, несчастная, какое ожидает ее горе.

Я не знаю, как старуха-княгиня Наталья Петровна [Голицына] выдержит этот удар, она внука своего боготворит. И князю Дмитрию Владимировичу сказали о сем неосторожно; он, вероятно, отвезет в Городню сестру свою, которая туда ехать собралась в среду и просила меня уже о лошадях. Это будет ужасный удар для бабки, матери и жены!

Великий князь очень сожалел о Казарском [славный морской герой]. Подлинно, Божии определения неисповедимы! Казарский не нашел смерти среди трех турецких кораблей, на него напавших, и вдруг умирает в Николаеве в тишине.

У нас в доме также смерть есть, но не славная, не историческая. У Евсея умерла жена; так как это третья, то не быть ему уже вдовцом в четвертый раз. Она тлела несколько уже месяцев. Мое письмо, видно, все должно быть наполнено вестями смертными. Великий князь сказывал, что дочь Петра Ивановича Озерова, что за Скарятиным, без всякой надежды, так что в эту минуту нет ее, может быть, на свете. Об ней давно говорили, что ей жить нельзя, в злой была чахотке. Вот тебе наши печальные вести; остается довершить пожаром, который был поутру на Тверской. Крыша и верхняя часть дома князя Федора Сергеевича Голицына (бывший Прозоровского) сгорели, но хорошим действием труб затушили и не дали пожару распространиться. Его высочество присутствовал на пожаре сем. Великий князь продержал меня до шести часов и отпустил только потому, что я должен был ехать за пакетами, кои, вероятно, для его высочества подоспели из Петербурга; и точно, приехав домой, нашел я почту: шесть пакетов для великого князя, три для великой княгини и твое письмо от 6-го к Закревскому. Буду писать во вторник и пошлю ему пакеты. Я видел смерть герцога Вюртембергского уже во французских газетах. Думаю все о бедном Манычаре. Здесь уже назначают ему в начальники принца Ольденбургского.