Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Я читаю теперь «Историю» Карамзина. Храбрый Святослав воевал в тех же местах, где войска наши теперь. Силистрия тогда Доростолом называлась, и наши так же колотили печенегов, болгар и греков, как мы теперь турок. Нашел я также предсказание, которое чуть ли не сбывается, выпишу тебе это на особенной бумаге. Слог Карамзина очень приятен, видно перо и чувство человека добромыслящего.

Александр. Семердино, 31 июля 1828 года

Наташа и дети давно меня упрашивают идти вместе пешком к Троице. Вчера мы, встав в пять часов, позавтракав, вооружась посохами, пустились с большей частью дворни в путь. День был серый, тихий. Мы полагали, что и хорошо, что солнца нет, не так будет жарко идти, а карете велели себя догонять с Пашкою, когда он проснется. Три версты шли хорошо, только в лесу к деревне Алексеевской настиг нас дождь; мы долго укрывались под большим дубом, но дождь шел все сильнее, начали мы промокать.

До деревни была верста. Собрали военный совет; я объявил, что последний скажу мое мнение, чтобы всякий свое свободнее излагал. Уж пошли, так идти вперед, – сказали дети. Наташа была мнения идти в Алексеевскую укрыться от дождя, а там подумать, что делать. Россини* объявил, что он идет прямо к Троице, несмотря ни на что; он был в красных легких сапожках, которые от грязи и воды все вымокли и почернели. Старушка одна монахинь-ка и Поля-девушка просили идти с Россини. Тут я объявил, что все бредят, что не было обещания, ни клятвы в такой-то день идти непременно к Троице, что все занемочь могут, а что надобно воротиться и идти навстречу карете, а богомолье отложить до хорошей погоды. Россини отправили мы в поход, а сами вернулись; дождь все увеличивался. Наконец слышим колокольчик, является карета. Всех нельзя было посадить в нее. Катя захотела непременно идти со мною пешком домой, уверяя, что движенье лучше и что, промокнув до рубашки, более будет зябнуть в карете. Ну хороши были мы, воротясь домой!

Хотя Катя вся переменилась и вымылась вином простым, но простудилась: заболела щека, шея, жар, и она два дня лежала в постели. Теперь, слава Богу, лучше, и завтра выйдет из комнаты. Хорошо, что я не послушался дур этих: все бы слегли не на шутку, и теперь иначе не пойдем опять, как в самую прекрасную погоду. Россини воротился вчера с лихорадкою, которую я вылечил стаканом, то есть бокалом пуншу и банею. Я стал смеяться его сапожкам сафьяновым, а он мне в ответ: «Ничего-с! Ведь со мною были еще башмаки». Мы ну пуще хохотать, а он очень серьезно: «Да ведь башмаки-то на толстой, двойной подошве. Это как бы пистолеты для взятия Браилова, да пистолеты не дюжинные, а кухенрейтерские». Каков чудак! Если бы не болезнь Катеньки, это паломничество сильно бы нас позабавило.

Я видел из приказов, что Андреевский просто отставлен; по этому догадывался, что ему худо, а Монтрезору хорошо. Точно говорят, что очень нечисто дело это. Вот, как всегда, правда таки торжествует. А Андреевский все напускал на себя в Москве важный вид, будто не хочет быть сенатором, предпочитая оставить службу.

Дела турецкие идут хорошо; видно, предвидятся успехи и славные дела, что Дибич и Бенкендорф Александр вступили в ряды сражающихся. Шумлу, кажется, обошли. Я вижу, что наши заняли Цареградскую дорогу. Лишь бы зависть не вооружилась против нас, боюсь англичан и Меттерниха. Первые, кажется, дома озабочены довольно, а австрийцев можно урезонить. Меня удивляет беспечность султана. Куда девалась его деятельность? С прискорбием вижу, что был заговор против Каподистрии; да чего ожидать от этих разбойников? Они должны очень досадовать, что Каподистрия истребляет их грабежи на море.

Александр. Семердино, 15 августа 1828 года

Благодарю за армейские вести. Вот государь и в Одессе, и на некоторое время. Мне все чудится, не сладят ли там конгресс, и Воронцова посадят первым уполномоченным, чего я, однако же, не желаю, это было бы в пользу султана, а не нашу. Да наш государь молодец: конгресс бы не мешал нам идти вперед. Я видел с удовольствием, что в «Журналь де деба» есть статьи против нас, кои другой государь, как наш, верно бы, не пустил в публику; но Николай I имеет что-то великое, действует и храбро, и великодушно, презирая толки, догадки. Славно идут дела Каподистрии, а как были плохи. Бог моих греков выручает. Как хорошо письмо Каподистрии патриарху, в ответ на его предложение покориться султану! Веллингтон и Меттерних играют какую-то двуличную роль. Смерть Каннинга положила начало падению Англии; влияние ее заметно упадает. Английский новый посол – мой приятель; мы были вместе в Неаполе секретарями посольств. Тогда он назывался S.William a Court. Он был очень язвительным, но не обещал больших способностей. Я боюсь за старика Варлама: в Бухаресте зараза не прекратилась. Отчего мы не посылаем агента в Грецию, как французы? Кажется, хорош бы был на это место Булгари или Катакази.

Вчера прогуливаюсь я верхом возле деревни Кресты, у пашни, вижу ребенка, четырех или пяти лет, бегущего ко мне, крича: «Ай, батюшки», – да во все горло. Я к нему подъехал и вижу, что с одной стороны бежит за ним мать, а с другой – престрашный волк. Я ребенка тотчас поднял к себе на лошадь, он дрожал и всего меня, с позволения сказать, от страха обделал. Волк бежал тихо, не ду мая его трогать. Такого большого я не видывал; я его проводил до опушки леса, куда он и скрылся. Много этих злодеев гуляет что-то. Сегодня мать принесла мне на поклон из благодарности полотенце. Я его взял и буду хранить, как почетное знамя.

Александр. Москва, 22 августа 1828 года

Поздравляю тебя, любезный друг, с радостным днем, который празднует сегодня Россия. Я вспоминаю коронацию. Тогда были мы вместе, и я к самому этому дню выздоровел после своей горячки. Всякий год Россия все усерднее молится за своего государя, потому что всякий год делается он ей драгоценнее и более заслуживает любви ее.

Я восхищался ласкою доброй императрицы. Славно она сшутила насчет султана, коему жутко приходится. Я все боюсь, чтобы его не убили; тогда последует безначалие, коего последствия будут гибельны для всех, и сами союзники могут перессориться. Бог все устроит к лучшему и к славе нашего государя. Молебствиям нет конца, беспрестанно наряды от полиции – являться в собор для благодарственных молебнов. Голицыны звали сегодня обедать, но я велел сказать, что я в деревне. Благодарю за сообщение известия от графини Воронцовой. Ай да Алексей Самуилович [Грейг]! Сказано – сделано. Теперь Варна должна одними сухопутными своими средствами действовать. Я понимаю, что эта война должна вдохновить душу наших солдат и моряков: беспрестанные успехи везде. А какая скромность! Сделай все это французы, уж как бы себя хвалить стали!

Вчера я от скучных каких-то гостей, обедавших у Фавста, уехал к Мамоновой; нашел ее в рубашке. Не моя вина: двери все были отперты, и ни одного человека. Вот, небось, эдак Завадовскую не удастся застать! Могу тебе засвидетельствовать, что она еще хуже меня. Накинула на себя салоп, и я посидел у нее. Тащила с собой в театр, но я не поехал: времени мало, а дела у меня много, но должен был обещать сегодня обедать у нее. Собиралась к нам к 26-му, но не очень здорова. Да коли ждать ей здоровья, то придется никуда не ездить целый век. 15 сентября собирается к Троице и в Ростов, тогда и к нам заедет на двое суток. Смотрит все дома, то есть дворцы, для брата, и все не может найти ни одного достойного его вмещать. Все так же рисует себя и петушится с двумя своими красивыми лакеями; жалуется, что все в доме ее спились.