Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Александр. Москва, 8 апреля 1829 года

Вчера у Бобринской князь Дмитрий Владимирович и все спрашивали о графе Кочубее, и я очень рад, что мог дать добрые вести о его здоровье; то же самое желаю и бедной Малиновской. Что бы ни было, больно! Одна дочь у них только, и все свое счастие и утешение в ней полагали.

Я знал поверхностно о государевом путешествии, благодарю тебя за подробности. Желаю душевно, чтобы в Варшаве какой-нибудь миллионный польский граф влюбился в нашу Урусову [она и вышла за князя Радзивилла] и женился на ней, но еще одно условие, чтобы сделал ее счастливою.

Ты говоришь о Филимонове как об издателе «Пчелы»; тут Выжигин-Булгарин. Я догадываюсь поэтому, что ты ошибся и что, верно, Ф. издатель «Бабочки», которая, верно, отлетит с ним в Архангельск.

Я был в субботу в акте Университетского пансиона. Вот тебе две брошюрки. Очень было хорошо. Я обходил после с Курбатовым все заведение, видел постели, больницу, видел их обед, отведывал: все очень хорошо, сколько мог я заметить. Курбатов вызвался уже особенное иметь о Косте попечение. Речи говорили хорошо, каждая речь была сочинения ее оратора. Князь Дмитрий Владимирович, Иван Иванович Дмитриев и множество было посетителей.

Александр. Москва, 10 апреля 1829 года

По несчастью, история Иванова не была апрельской рыбою. Игравшие с ним открыты и взяты странным случаем. Они замечали, что Иванов пасмурен, и, видя его отчаяние от беспрестанных проигрышей и зная, что князь Дмитрий Владимирович ожидается всякую минуту в Москву, боялись, чтобы Иванов не решился открыть ему душу и во всем покаяться; дабы это предупредить и сделать как-нибудь с Ивановым, один из игроков, Квашнин, ездил к Иванову раза четыре; но жена, зная его за негодного человека, все высылала сына говорить: «папеньки нет дома, не знаю, куда уехал, не знаю, когда воротится». Иванов тоже избегал Квашнина, думая, что он являлся требовать денег. Только на другой день свершается самоубийство. Квашнин, узнав об этом, в первую минуту жара или мучимый совестью, скачет ко вдове несчастной, находит ее в слезах, возле нее сын ее. Увидев его, Квашнин говорит: «Вот кто погубил вашего мужа, говоря все, что нет его дома; я был у вас четыре раза, мы хотели спасти вашего мужа». Слова сии были как лучом для вдовы; она их перенесла полиции; взялись за Квашнина; он объявил, что Иванов обыгран был каким-то Заворыгиным (это плац-адъютант, коего Веревкин заставил за игру выйти в отставку) и еще другими. Может быть, и отыщутся деньги, но уж Иванова не воскресят. Он оставил письмо к детям своим, в коем их умоляет избегать дурное общество и особенно игру, иметь всегда перед глазами несчастный пример отца их и проч.

Александр. Москва, 12 апреля 1829 года

Заезжал я вчера к Волкову и нашел его невеселым. Царь жалует, да псарь не жалует: дело его аренды стало в пень по милости Чернышева, тогда как Волков благодарил государя, сказав: «Теперь, государь, у меня будет большое подспорье для семьи, а мне ведь кормить 11 человек». Государь изволил засмеяться, а Волков только что не плачет. Молодой Долгоруков, сын вашего неминистра юстиции, женится на внучке графа Владимира Григорьевича Орлова, дочери Петра Львовича Давыдова. Ее очень хвалят во всех отношениях, она несколько горбата, но имеет 2000 негорбатых душ – кроме приданого, бриллиантов и всего того, что дадут дедушка и родные, а мы с батюшкой любим эти коклюшки.

Александр. Москва, 15 апреля 1829 года

Мы с Фавстом вчера пускались на некоторые необходимые визиты. Начали с военного генерал-губернатора.

Рушковский был у меня в 10 часов в большом параде; сказал, что от князя, который спит и велел просить всех в двенадцать часов. Мы так и сделали, нашли его очень веселого. Много он со мной говорил, даже и о политике, но не о сенаторе, однако же. «Так что же, послы едут в Константинополь, это приведет к миру?» – «Напротив, князь, ясно, что турки стараются только выиграть время. Вот увидите, как только послы прибудут в Константинополь, у рейс-эфенди будет один ответ: “Я послал курьера к султану и ожидаю приказаний его величества”». Новосильцев объяснил мне причину Князева удовольствия: он получил рескрипт, по коему велено ему прямо относиться к государю мимо министров, как он того желал. Понимаю, что такое изъятие из общего правила льстит Князеву самолюбию, но я заметил Новосильцеву, что это одно и то же: министры должны согласиться на полезное, а неуместное государь также откажет. Государю нельзя самому все дела разрешать и обрабатывать, следовательно, получив, станет отсылать по принадлежности. Теперь, когда не будет государя, надобно же относиться к министрам или к комитету их. Положим, что министры князю не доброжелательствовали (почему, впрочем?), теперь они натурально более озлобятся; что же выиграет князь и что выиграет служба? Много было толков у нас об этом, но где же все это писать!

Александр. Москва, 17 апреля 1829 года

Вчера пришла к нам мадам Алексеева. Отводит она нас с женой в сторону и дает читать письмо, кое получила от брата своего Вигеля, который у вас. Поступил он, между нами будь сказано, довольно безрассудно. Дашкову, с коим, кажется, он дружен, взбрело в голову жениться на Софье Соковниной [45] Софья Прокофьевна, родная племянница жены А.Я.Булгакова, в детстве лишившись родителей, жила под опекою своего дяди Сергея Федоровича Соковнина, который позднее и выдал ее замуж за вдовца, графа Василия Алексеевича Бобринского; а Дмитрий Васильевич Дашков (министр юстиции) женился на Елизавете Васильевне Пашковой. . Он поручил сестре своей просить нас о поддержке. Какая же тогда нужда писать к сестре и доверять ей все эти сведения? Надобно было писать прямо к нам.

Ни молодая особа, ни дядя Дашкова не знают. Вигель говорит: «Ежели дело устроится, Дашков через две недели будет в Москву»; но мне кажется, что начинать надобно со знакомства, а уж после говорить о браке. Как я понимаю дело и знаю характеры обоих, Софья пойдет замуж только по любви и никогда не пойдет из расчета. Дядя – чудаковат, упрям, странен, иначе, верно, не сомневался бы отдать племянницу свою за такого славного человека, как Дашков. Несмотря на это, не компрометируя Дашкова, я почву исследую, поговорю с дядей. Посмотрим сначала, есть ли у него мысли, и какие, насчет Дашкова, ибо он одного себя превозносит в этом свете. Долгоруков, кажется, и хорош был жених, да и довольно нравился Софье Прокофьевне, да не состоялось, а все от дяди. Жаль мне будет, ежели Алексеева выболтает это. Ежели, паче чаяния, Дашков стал бы тебе говорить, то будешь знать, что отвечать. Ну и достаточно сего покамест.

Иван Петрович Носов, наш годовой часовщик, человек тихий, добрый, скромный и преискусный, едет в Петербург; я дал ему письмо к тебе. Он совершенная красная девушка, а едет он вот по какому случаю. Вызывают всех работавших в каком-нибудь роде для большой экспозиции в Петербурге по примеру, видно, экспозиции парижской; эта новость заводится Закревским. Носов изобрел славнейший хронометр, который желает также экспонировать; все часовщики признают это славностью, делающей честь русскому имени, но без протекции мудрено обойтись. Он просит, чтобы его только не оттерли, чтобы обратили внимание на труд его; пусть судят его строго, он этого не боится. Трудить не хочу я Закревского особым письмом.