Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Эйзенхауэр заметил, что советский премьер говорил ему об этом. — Думаю, многое из того, что говорил Хрущев, — сказал Томпсон, — было правильным. Все больше и больше я прихожу к мнению, что нельзя достичь быстрого и полного объединения двух частей Германии.

— А что в отношении испытаний?

— Хрущев будет добиваться их всеобщего запрещения. Потому что его главная цель — помешать Китаю и Германии заполучить это оружие. Возобновление подземных испытаний позволило бы китайцам и немцам в конце концов создать атомную бомбу.

Под конец президент стал расспрашивать посла о замыслах Хрущева относительно всеобщего разоружения. Как бы размышляя вслух, Томпсон ответил:

— Хрущев действительно хочет прогресса в сокращении вооружений. В этом он опередил многих своих соотечественников. Поэтому он столкнется с огромной оппозицией со стороны некоторых своих коллег, и отнюдь нет уверенности, что сможет довести дело до конца.

На это Эйзенхауэр пророчески заметил:

— Хрущев не может быть уверен в прочности своего положения, как Сталин.

Разумеется, он, Эйзенхауэр, едва ли захочет идти так далеко в разоружении, как Хрущев. Но «предположим, мы разоружимся во всем, кроме ракет и бомб. Трудно представить, что в этих условиях может быть начата какая-либо серьезная война».

Пройдет два года, и Советский Союз внесет в Женеве поправку к своим предложениям о всеобщем и полном разоружении. Она будет предусматривать сохранение ограниченного числа ракет и ядерного оружия как средства сдерживания.

Мысли о разоружении не покидали Эйзенхауэра на протяжении всей осени. Он безжалостно зарубил предложение своих военных по проекту нового бомбардировщика Б-70.

— Через десять лет, — заявил он своим генералам, — ракетные возможности обеих стран будут такими, что мы сможем много раз уничтожить друг друга. Самолеты — это оружие прошлого века. Говорить о них сейчас — все равно что предлагать изготовлять луки и стрелы, когда уже изобретен порох. Если дать им волю, — ворчал президент, — то они принесут мне на утверждение проект оснащения морского лайнера «Куин Элизабет» с крыльями длиной в целую милю и мотором такой мощности, чтобы поднять эту махину в воздух.

А тем временем Никита Сергеевич с воодушевлением отдался подготовке ответного визита Эйзенхауэра в Советский Союз. Специальная комиссия посетила Иркутск и Хабаровск, куда собирались повезти президента. Она наметила широкий фронт подготовительных работ — ломали трущобы, строили гостиницы, особняки, благоустраивали города. В Иркутске до сих пор стоит прекрасная гостиница «Сибирь» как памятник этому несостоявшемуся визиту, а на берегу Байкала, у истока Ангары, — «Эйзенхауэровская дача», превращенная позже в санаторий.

Посол Томпсон как-то сказал Хрущеву, что в Советском Союзе нет поля для гольфа. Ему не нужно было напоминать, что президент любит эту игру. «Как нет?» — удивился Хрущев. Тут же под Москвой было построено гольфовое поле на 18 лунок. Говорят, что Хрущев даже брал уроки для того, чтобы сыграть несколько лунок с Эйзенхауэром.

В МИДе была создана специальная группа во главе с заведующим протокольным отделом Д. С. Никифоровым, которая занялась разработкой ритуала встречи и программы пребывания высокого гостя. Хрущев явно не хотел оставаться в долгу. И хотя сам затыкал уши, когда палили пушки во время его встречи на аэродроме под Вашингтоном, по его указанию была выработана новая схема церемониала, включавшая артиллерийский салют.

Не были забыты и подарки, которые начали тогда широко входить в обиход общения советских руководителей с внешним миром. Список презентов, которыми собирались одарить нас американцы, рассматривался с особым интересом. Мадам Хрущевой — кожаный дорожный саквояж, дочкам — по несессеру с косметикой, внуку Никите Аджубею — управляемые сани, Брежневу — вазу. Лучший подарок конечно же самому Никите Сергеевичу — прогулочный катер с водометным двигателем. Ну, а остальным — пластинки «Порти и Бесс», «Целуй меня, Кэт» и другие.

Надо было готовить и ответные подарки для американцев. Вспомнили, что на выставке в Нью-Йорке Эйзенхауэр похвалил наш «Москвич». Что ж, методом ручной сборки, индивидуально для него был сделан «Москвич-407», не машина, а настоящее произведение искусства.

Наконец 19 января было официально объявлено: в результате личной переписки между двумя руководителями достигнута договоренность, что визит Эйзенхауэра пройдет с 10 по 19 июня 1960 года.

Широко улыбаясь, Хрущев сказал Томпсон, что президент приглашается посетить «любое место в Советском Союзе» — даже закрытые районы, Владивосток и Севастополь, — и это, «несмотря на то, что президент является военным и потому особо опасной персоной». Прием будет «чрезвычайно дружественным». Он выразил надежду, что Эйзенхауэр проведет в Советском Союзе в два раза больше времени, чем он, Хрущев, в США. И конечно же президент должен привезти с собой внуков.

Однако сын Эйзенхауэра Джон твердо заявил, что не хочет портить детей, создавая вокруг них шумиху в печати, и вовлекать их в политические игры. Президенту пришлось написать Хрущеву, что ему не удастся взять внуков. В семье произойдет настоящий бунт, если он оставит дома хоть одного, а взять всех не представляется возможным. Он сможет провести в Советском Союзе не более 10 дней, так как конгресс все еще будет заседать.

Даже программу удалось согласовать той осенью. 10 июня 1960 года по прибытии в Москву состоится официальный обед в Кремле. На следующий день Эйзенхауэр посетит Пушкинский музей, ВДНХ, баптистскую церковь и Большой театр. Потом будет семейный обед на даче у Хрущевых, поездка в Ленинград, осмотр Эрмитажа и 15-минутное выступление по радио и телевидению.

В Киеве президент возложит венок на могилу Неизвестного солдата, произнесет еще одну речь на телевидении и поприсутствует на концерте. По возвращении в Москву ему вручат в университете почетный диплом доктора наук. Он посетит художественную выставку, даст обед в честь Хрущева в Спасохаузе и 30 минут будет выступать по телевидению.

После всего этого он полетит в Иркутск и совершит путешествие на пароходе по Ангаре.

19 июня вылетит в Токио.

Эйзенхауэр просил Хрущева разрешить ему пользоваться личным самолетом для перелетов в Советском Союзе. Советский премьер ответил Томпсону, что это поставит его в трудное положение перед военными: они опасаются, что на самолете будут установлены секретные устройства для фотографирования советской территории.

Но некоторое время спустя Хрущев написал Эйзенхауэру, что ему удалось убедить военных дать согласие на использование американского самолета. Президент ответил: «Я очень благодарен за ваши усилия исполнить мою просьбу».