Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

А тем временем на базе ВВС «Эндрюс» с согласия Эйзенхауэра его самолет ВВС-1 оснащался разведывательной аппаратурой. На крылья и фюзеляж приклепывались и приваривались камеры с высокоразрешаюшей оптикой. ЦРУ рассчитывало, что полет президента будет происходить над мостами, железными и шоссейными дорогами и другими интересующими США объектами на высоте в два раза ниже, чем летает У-2. Фотографии, сделанные с такой высоты, будут куда четче. Были встроены приспособления, которые могли тайно включать и выключать эти камеры.

Специальный помощник директора ЦРУ Ричард Биссел, который руководил Центром по проведению аэроразведки против СССР, позднее расскажет, что президент занял такую позицию: «Хорошо, если вы незаметно установите оборудование на мой самолет и получите то, что вы хотите. Но я думаю, он был против того, чтобы как-либо менять проложенный советскими навигаторами маршрут полета. Эйзенхауэр явно не хотел, чтобы кто-то мог подумать, что его путешествие имело какое-нибудь отношение к разведывательным целям».

Вот в такие игры играют во время визитов на высшем уровне.

Очередной раунд переговоров по запрещению испытаний ядерного оружия начался 27 октября, как обычно, в девятом зале женевского Дворца наций.

Американцы не подозревали о миссии Брежнева и тех сдвигах, которые происходят в советской позиции. Поэтому, прослушав обычное, составленное в жестких тонах заявление представителя СССР при Европейском отделении ООН Семена Царапкина, они решили, что и на этот раз он приехал в Женеву с пустыми руками. Раз так, заявил Уодсворт, США начинают одностороннее изложение новых сейсмических данных.

Царапкин знал о новых директивах, что внесены в ПК, но у него не было информации, утверждены они Президиумом или нет. Поэтому, решив подстраховаться, он ответил в своей любимой ругательной манере — заявление американского представителя создает тупик на переговорах и, возможно, таит в себе угрозу их срыва.

Это был, конечно, перебор. 3 ноября Царапкину пошло грозное указание: дать немедленно согласие на рассмотрение новых сейсмических данных США.

Семен Константинович немедленно потребовал созыва заседания и, к немалому изумлению Уодсворта и Райта, заявил: мы готовы. Но начать переговоры экспертов оказалось не просто. Как всегда, возникла тяжба из-за мандата переговоров. Американцы, жаловался Царапкин в Москву, хотят сразу предопределить в нем, что выводы женевского совещания экспертов безнадежно устарели.

Все это вызывало раздражение у Хрущева. Он твердо взял курс на заключение договора о запрещении ядерных испытаний на встрече в верхах. Поэтому всякое копание в мелочах казалось ему ненужной тратой времени или просто саботажем.

— Опять Царапкин царапается по мелочам! — ругал он Громыко.

11 ноября в Женеву пошел втык. «Учтите, — телеграфировал министр, — мы не заинтересованы в затяжных переговорах о созыве совещания экспертов». Однако в Женеве, как назло, дела не шли: дипломаты цеплялись за слова, и в их бесконечных перепалках как бы сама собой растворялась суть дела

В эти трудные дни к Царапкину на Белую виллу приехал английский посол сэр Майкл Райт поговорить по душам. Сэр Майкл был невысокого роста, худой и очень подвижный человек с рыжеватыми волосами, обладающий острым умом и язвительным языком. За это Царапкин его недолюбливал, предпочитая вести дела с грубым, но простым американцем. Однако Англия в то время активно выступала посредником, пытаясь находить выход из самых глухих тупиков, в которые порой заводили их непримиримые позиции Царапкина и Уодсворта. Эту роль Райт играл блестяще и по этой причине с ним приходилось общаться.

Семен Константинович велел подать бутылку армянского коньяку, хотя было всего 10 часов утра. Сэр Майкл заметил, что в эту пору он обычно выпивает чашечку чая с молоком. Царапкин по этому поводу надулся, но обычаю своему тоже не изменил.

— Может быть, и ты скажешь, что с утра не пьешь, — цыкнул он на своего переводчика.

И оба они рюмку за рюмкой стали поглощать коньяк. От этого Семен Константинович еще больше наливался обидой и демонстративно молчал, вполуха слушая, что говорил ему английский дипломат. А Майкл Райт, явно довольный, что ему не мешают, высказывал между тем весьма интересные мысли. Выходом из создавшегося тупика, по его мнению, может стать всеобъемлющий договор о запрещении всех испытаний ядерного оружия, то есть в атмосфере, под землей, под водой и на больших высотах с установлением таких видов контроля и инспекций, о которых удастся договориться на женевском совещании. При этой схеме соглашение о запрещении подземных испытаний будет считаться условным на протяжении 2–3 лет. В течение этого срока ученые США, СССР и Англии проведут дополнительные исследования для устранения технических трудностей, а также совместные испытания. Если эти испытания подтвердят выводы женевского совещания экспертов или будет достигнута договоренность об усилении их эффективности, то условность заменяется прекращением испытаний навечно. В противном случае СССР, США и Англия будут свободны проводить подземные испытания.

Высказав все это, сэр Майкл улыбнулся, довольный собой, и доверительно сообщил, что говорит в сугубо неофициальном качестве, но высказанные им соображения просит рассматривать как весьма серьезные предложения, которые выдвигаются на рассмотрение Советского Союза. Американцам известно об этих предложениях, однако он просит не разглашать их.

Царапкин презрительно буркнул, что советскую дипломатию на такой мякине не проведешь. Однако переводчик тщательно все записал. В Москву об этой беседе Семен Константинович сообщать не хотел. На англичанина все еще был в обиде и считал, что ничего серьезного в его словах нет — так, одну лишь пыль в глаза пускает. Но к вечеру отошел, и совместными усилиями удалось его убедить, что телеграмму о предложении Райта послать в Москву все-таки стоит.

Никита Сергеевич сам читать не любил — видимо, глаза побаливали от постоянного напряжения.

— Пусть мои глаза отдохнут, — говорил он своим сотрудникам, — а ваши поработают.

Поэтому весь ворох поступающих ему на стол бумаг — газеты, документы, записки, речи, а среди них и шифровки от послов — читали ему помощники, а если дома — то и члены семьи. Он слушал и обычно тут же давал указания.

На телеграмму Царапкина он клюнул, как щука на хорошую блесну: вот она развязка. Он тут же позвонил Громыко:

— Андрей, англичанин этот, в Женеве, дело говорит. Договор теперь, можно сказать, у нас в кармане. Надо срочно подготовить Записку в ЦК с оценкой положения на переговорах и с предложениями о нашей позиции.