Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

— Да, — сказал Хрущев, — Францию, может быть, ты и знаешь, а вот от домашних дел, сразу видно, оторвался. Сколько времени ты здесь сидишь?

— Семь лет, Никита Сергеевич.

— Оно и видно.

Сергей Александрович Виноградов работал послом во Франции с 1953 года. На мидовском небосклоне он был фигурой не совсем обычной. В отличие от своих коллег, прошедших партийные университеты, обладал неким европейским лоском. Кроме того, был еще умен и эрудирован. В общем, настоящий дипломат.

Когда в 1953 году де Голль отошел от активной политической жизни и уединился в своем имении Буассери в далекой Шампани, политики и дипломаты стали потихоньку забывать своенравного генерала. Но не Сергей Александрович. Для него двести пятьдесят километров были нипочем, он по-прежнему регулярно наезжал в поселок Коломбе, где находился небольшой двухэтажный дом де Голля, к которому по какой-то прихоти пристроили шестиугольную башню с конусообразной крышей, наподобие старинного французского замка. Там, в кабинете генерала, и рассказывал ему Виноградов политические и светские новости. В общем, сумел поддержать личную дружбу.

Когда в мае 1958 года, в разгар общего политического кризиса, Франция призвала де Голля в Париж, то самым близким человеком к новому президенту из всего дипломатического корпуса тогда оказался советский посол Виноградов.

К сожалению, его советы на этом обеде во внимание приняты не были.

После ланча президент поехал в Елисейский дворец для встречи с де Голлем и Макмилланом. Все уже знали об ультиматуме Хрущева, и надо было посоветоваться, что делать дальше.

— Я думаю, ни у кого нет иллюзий насчет того, что я собираюсь приползти на коленях к Хрущеву? — спросил Эйзенхауэр.

Таких иллюзий не было. Де Голль сказал, что уже заявил Хрущеву, что не может всерьез рассчитывать на приезд к нему Эйзенхауэра с извинениями. Как вспоминает переводчик президента генерал Вернон Уолтерс, де Голль говорил об этом с олимпийским спокойствием. Он не считал, что погрешности разведывательных служб являются подходящей темой для обсуждения на встрече глав правительств.

Тем не менее де Голль счел нужным рассказать об угрозе Хрущева совершить нападение на базы У-2 в Турции, Японии и других странах. Американский президент угрюмо ответил:

— Ракеты могут летать в обоих направлениях.

Уже прощаясь, де Голль отвел Эйзенхауэра в сторону и сказал:

— Со мной все просто. Вы и я вместе, мы связаны историей.

Президент был растроган: это была как раз та поддержка, в которой он нуждался.

Вернувшись в резиденцию, Эйзенхауэр собрал совещание, чтобы оценить угрозу Хрущева. Присутствовали Гертер, Томпсон, Гудпастер и другие. Президент внес предложение:

— Мы должны подумать, не лучше ли нам самим сорвать конференцию.

Первым взял слово американский посол в Москве Томпсон. Он сказал, что если таково будет решение, то лучше сделать это под другим предлогом, чем шпионские полеты. Хрущев уязвим дома из-за своей импульсивности. Соединенные Штаты могли бы сказать, что они не могут вести переговоры с человеком, который использует бранные выражения на столь серьезных переговорах.

Эйзенхауэр задал вопрос, почему бы Хрущеву не высказать свои угрозы пять дней назад, прежде чем поставить перед столь трудной дилеммой всех прибывших в Париж. Если он хочет, чтобы мы приняли четырехстороннее заявление, отвергающее шпионаж, — это приемлемо. Однако мы не пойдем дальше этого и не откажемся от соответствующих действий в одностороннем порядке.

Как бы рассуждая вслух, президент высказал предположение: не стоит ли сделать на саммите очень простое заявление. Например, все знают, что шпионаж существовал всегда. Поэтому требование русских, чтобы мы отказались от шпионажа, зная, что мы сами жертвы их шпионажа, совершенно неприемлемо. При подходящих обстоятельствах он был бы готов объявить об отказе от дальнейших полетов У-2 в Россию.

В 16.30 Хрущев прибыл в резиденцию британского посла в Париже для встречи с Макмилланом. Как записал в своем дневнике премьер-министр, Хрущев в резких выражениях критиковал США, президента Эйзенхауэра, Пентагон, реакционные круги вообще. Он сказал, что его друг (с горечью снова и снова повторял эти слова Хрущев), его друг Эйзенхауэр предал его.

Как и де Голлю, Хрущев зачитал английскому премьеру шестистраничное заявление. Ситуация, в которую США поставили своими действиями Советский Союз, сказал он, исключает возможность нашего участия в саммите, если США не откажутся от объявленного ими намерения направлять свои самолеты в воздушное пространство Советского Союза.

Потом состоялся следующий диалог:

Макмиллан: Входит ли в ваши намерения встреча с президентом Эйзенхауэром, чтобы поговорить по этому вопросу?

Хрущев: Если Эйзенхауэр проявит интерес к такой встрече, я готов встретиться с ним.

Макмиллан: Не делали ли вы аналогичное заявление Эйзенхауэру?

Хрущев: Я не имел с ним встречи и потому не делал ему такого заявления. Если встречусь, то обязательно сделаю это. Наши действия — это естественная защитная реакция. Помню, еще в далеком детстве мы с мальчишками ловили птичек. Поймаешь воробья, держишь в руке, а он клюнуть норовит — защищается.

Макмиллан: Надо искать пути к преодолению возникших трудностей, чтобы приступить к работе.

К концу дня обстановка в Париже стала накаляться. В шесть часов вечера тройка западных лидеров снова собралась в Елисейском дворце, чтобы решить главный вопрос — что делать завтра, когда встретятся главы четырех великих держав.

Эйзенхауэр стал жаловаться, что Хрущев передал свой ультиматум не ему, а де Голлю и Макмиллану, но претензии предъявляет Соединенным Штатам. Почему он не обращается прямо к президенту?

— Конечно, — говорил президент, — история с У-2 страдает отсутствием вкуса и можно не соглашаться с тем, как она проводилась. Но я решился на этот шаг, потому что у США были трудности с разведданными. Но ни при каких обстоятельствах я не приду на встречу завтра с поднятыми руками и не стану клясться, что никогда больше мы не будем заниматься шпионажем. Я не собираюсь связывать руки правительству Соединенных Штатов на вечные времена ради единственной цели — спасения этой конференции.

Что же делать?

Макмиллан сказал, что положение требует предпринять что-нибудь для снятия напряженности. Возможно, Хрущев так непреклонен потому, что сам связан по рукам ястребами в Кремле. Тут все согласились, что его заявление, переданное де Голлю и Макмиллану, по всей видимости, было тщательно подготовлено в Москве. Но зачем тогда Хрущев вообще приехал в Париж?

Теперь беседа сконцентрировалась на том, что должен ответить Эйзенхауэр Хрущеву, если тот выступит утром с резким и агрессивным заявлением. Де Голль пожал плечами и бросил: