Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Другим членом делегации был назначен Громыко. Но это так, проформы. Самостоятельной роли в советской политике он не играл. Тогда же была обговорена и тактическая линия: переговоров не начинать, пока американцы не принесут извинений и не откажутся от шпионских полетов над территорией Советского Союза. Был заранее подготовлен текст заявления, которое Хрущев сделает де Голлю, Макмиллану и Эйзенхауэру. В него внесли ряд поправок, все — на ужесточение, и тут же, на Президиуме, утвердили.

Директивы делегации, которые, как сквозь сито, прошли через это заседание, были на редкость жесткими и бескомпромиссными. Хотя начинались они вроде бы даже доброжелательно — делегации предписывалось добиваться сближения позиций по таким вопросам, как разоружение, прекращение ядерных испытаний и заключение мирного договора с германскими государствами. Однако далее следовали конкретные позиции, которые напрочь исключали возможность договоренности.

По германской проблеме, включая Берлин, повторялись старые предложения. Так что Конрад Аденауэр мог быть спокоен — до соглашения здесь дело все равно бы не дошло.

То же — по испытаниям ядерного оружия, позиции были заморожены на том уровне, как они излагались в апреле в Женеве. Хрущев мог дать согласие на проведение только трех инспекций.

Зато по всеобщему и полному разоружению военные были куда как щедры. Они вообще хотели поставить этот вопрос в центр парижского саммита, хорошо понимая, что такого разоружения никогда не произойдет. Поэтому Хрущеву разрешалось широким жестом пойти на крупные уступки Западу. Например, согласиться с ликвидацией уже на первом этапе всех средств доставки ядерного оружия, как это предлагал де Голль. Или — значительно сократить численность вооруженных сил.

В общем, замков было навешано много. И даже стража поставлена. И все же не оставляет мысль, что Хрущев где-то в глубине души надеялся на другой исход парижской встречи. Никаких доказательств этому нет. Просто, зная характер Хрущева, — а он был человек упрямый и хитрый, — трудно представить, что он так просто смирился с оппозицией и отказался от задуманного курса. И в Париж поэтому ехал не к самому началу, а на два дня раньше. Видимо, все-таки надеялся, что придет к нему Эйзенхауэр и они вместе найдут выход из этого глухого тупика.

Никто не ездит по миру с такой помпой, как русские и американцы. Отправляется, скажем, с визитом за рубеж шведский премьер-министр, так с ним — от силы десять человек, включая охрану. А вот если едет советский премьер, то за ним потянется хвост ну не менее чем человек в сто.

И тут Советский Союз, пожалуй, догнал и перегнал Америку. В Париж делегация Хрущева ехала четырьмя партиями.

Первая группа, которая, как и положено, выехала за несколько дней, состояла из восьми человек. В нее входили генеральный секретарь делегации С. М. Кудрявцев, шеф протокола Ф. Ф. Молочков и представители так называемой «девятки» — службы охраны руководства. Им действительно нужно было организовать на месте работу делегации.

Вторую группу, выехавшую также заранее, возглавлял заведующий отделом печати МИДа М. А. Харламов. С ним было тридцать журналистов и еще сорок четыре человека, о профессиональной принадлежности которых можно было только догадываться.

Третья группа состояла из тридцати семи человек. В нее входили эксперты и переводчики.

И, наконец, как тогда говорили, «основной самолет» — с Хрущевым, членами делегации, советниками и ведущими экспертами, а также обслугой — пятьдесят девять человек. Всего в Париж с Хрущевым прибыло сто семьдесят восемь человек. И еще не поддающееся подсчету число людей и машин из советских посольств и представительств в Женеве, Бонне, Брюсселе и Лондоне — так, на всякий случай. Ну а сколько человек действительно работали и были нужны? Как всегда, не более десяти.

14 мая, суббота. Никита Сергеевич прилетел в Париж взвинченный. На аэродроме «Внуково-2» Суслов, Козлов, Брежнев и другие члены Президиума, приехавшие проводить его в дальнюю дорогу, снова стали корить коварных империалистов, плетущих агрессивные замыслы против социализма. Разговор этот продолжался даже под крылом самолета, где они толпились кучкой. Хрущев жестикулировал, с жаром показывая, как он врежет в Париже американцам.

— Сначала я встречусь с де Голлем, — говорил Никита Сергеевич, — и зачитаю ему заявление, которое мы с вами вместе подготовили. Пусть почешется. Потом — с Макмилланом. А с Эйзенхауэром встречаться не буду. Заставлю его просить да хорошенько просить, чтобы все видели, как он на пузе приползет.

Но, видимо, чудилось ему, что соратники не особенно верят его словам и как бы все время наставляют его, что доверять империалистам ни в чем нельзя.

Наконец ритуал прощания с объятиями и поцелуями был окончен. Мрачный Хрущев поднялся по трапу, устроился поудобней в салоне, но обычного совещания проводить не стал. Просто попросил дать ему почту и документы. О том, что произойдет в Париже, он не заговаривал, но все чувствовали: случится нечто неожиданное.

В своих мемуарах Хрущев утверждает, что именно во время полета в Париж он принял решение ужесточить условия для участия Советского Союза во встрече в верхах и заручился затем согласием своих коллег. Видимо, память здесь подвела Никиту Сергеевича. Указания для делегации и тактическая линия были обговорены и утверждены на заседании Президиума 12 мая и подтверждены при проводах во «Внуково».

В аэропорту «Орли» Хрущева ждала огромная толпа журналистов. Пожалуй, никогда раньше Париж не собирал такого числа пишущей братии, все предчувствовали скандал.

Ту-144 — лучшая в то время наша машина опустилась мягко и вовремя. Открылась дверь, и в ее проеме показался широко улыбающийся Хрущев. Как всегда, он был в сером бесформенном костюме с широкими брюками и в сером плаще до пят. Весь этот наряд завершала серая шляпа, которой он время от времени энергично размахивал, приветствуя толпу.

По красной ковровой дорожке мимо строя французских гвардейцев он прошел к микрофону и обещал приложить все усилия, чтобы совещание было успешным, несмотря на «активность влиятельных кругов, которые стремятся возродить „холодную войну“». В общем, это была весьма умеренная речь.

Потом Хрущев сел в подкатившую черную «Чайку» и отправился в советское посольство на рю де Гренелль. Кортеж машин потянулся за ним. Старинные железные ворота распахнулись, и машины въехали во двор, выложенный выщербленными временем плитами. В глубине стоял большой трехэтажный дом с фронтоном и мансардой, построенный в самом начале XVIII века. Когда-то это был дворец герцога д’Эстре. На этом самом месте еще раньше стоял дворец кардинала Ришелье.