Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

— Как, — удивился Хрущев, — того самого? Из «Трех мушкетеров»? А я думал, что это все выдумки…

И затем, уже окинув дом придирчивым взглядом хозяина, спросил:

— А не слишком ли жирно будет для посла такой дворец иметь?

Посол Виноградов, краснея и заикаясь, рассказал, что посольской резиденцией этот дом был только при царях, а в советское время, вот уже 40 лет, тут размещается посольство, посол с семьей живет в мансарде, а в крыльях здания — еще и технический персонал.

Посол не прибеднялся. Дом был заполнен от подвалов до чердака. До революции здесь работало девять дипломатов. А теперь их число приближалось к полусотне. Поэтому старинные и когда-то роскошные залы были перегорожены, как в коммунальной квартире, на клетушки-кабинеты. Это был клочок советской земли в самом сердце Парижа.

Хрущева провели на второй этаж в кабинет посла, хотя и маленький, но со всеми атрибутами того времени: на одной стене висел портрет Ленина, а напротив него — Хрущева. Никита Сергеевич уселся под собственным портретом, рядом с ним, как два ангела-хранителя, — Малиновский и Громыко, и стал внимательно слушать доклад посла о положении во Франции. Затем местные руководители разведки, КГБ и ГРУ, также доложили обстановку. Таков был ритуал. Их по одному проводили в посольский кабинет, и там они рассказывали какие-то таинственные истории.

Однако ничего нового Хрущев, по-видимому, не услышал, так как не стал задерживаться в посольстве, а сразу уехал на посольскую дачу в Бруней — бывший охотничий приют французских королей. Там и провел ночь.

В тот же день. 14 мая, вылетел в Париж и Эйзенхауэр.

Утром он постригся, встретился с помощниками, подписал последние бумаги и прочел телеграмму сестры Пауэрса с мольбой о спасении брата…

Его вертолет приземлился на военной базе Эндрюс, перед тем как стало темнеть. Президент прошел прямо к самолету мимо микрофонов, подготовленных для его заявления американскому народу. Стал накрапывать дождь. По широкому трапу он поднялся на борт, помахал рукой, и президентский лайнер ВВС-1 взмыл в воздух.

По-видимому, настроение у него было не из лучших, он отрешенно молчал и думал. В салоне были всегда под рукой последние издания романов-вестернов в мягких обложках, которые Эйзенхауэр любил читать перед сном. Временами он дремал, потом снова читал, а иногда бросал взгляд на яркие крупные звезды в черном небе.

Несколько раз в кабину к Эйзенхауэру заходил его сын Джон. Между ними существовали теплые, дружеские отношения, и Джон глубоко переживал за отца, попавшего под огонь острой критики из-за неуклюжего поведения правительства в инциденте с У-2. В этом он целиком винил шефа ЦРУ Аллена Даллеса, подставившего президента, — ведь он утверждал, и не раз, что русским ни при каких обстоятельствах не удастся захватить пилота живым. Обычно Джон Эйзенхауэр не лез с советами к отцу, пока тот его не спрашивал, но на этот раз не выдержал.

— Тебе нужно уволить его, — сказал он.

Эйзенхауэр-старший взорвался:

— Я не собираюсь перекладывать вину на подчиненных!

Позднее Джон скажет:

— Отец дал мне понять, что я еще мальчишка в коротеньких штанишках. Вспышка гнева свидетельствовала, что внутренне он вел тяжелую борьбу с самим собой, анализировал действия Даллеса.

15 мая, воскресенье. На посольской даче Хрущеву не спалось. Он рано встал, и сразу же ему доложили приятную новость, которую, впрочем, он сам себе подготовил впрок. Московское радио сообщило, что этой ночью в Советском Союзе запущен спутник с четырехтонным грузом. Хрущев был доволен: он любил такие пропагандистские обрамления своих заграничных поездок, которые, считал, придают ему дополнительный вес на переговорах.

Все еще в прекрасном настроении Никита Сергеевич плотно позавтракал и вышел в парк без пиджака в белой, расшитой узором украинской рубахе. Огромные штаны держались на подтяжках.

Стояло теплое, солнечное утро. Французский садовник — в посольском просторечии «дядюшка Шарль» — косил сено. Хрущев постоял рядом, посмотрел, а потом сказал:

— Давай косу.

Садовник протянул ему косу. Хрущев зачем-то потряс ее в воздухе и начал косить, как крестьянин, ровно и уверенно, делая широкие взмахи от плеча. Однако тут вышла незадача. Тучный живот явно не поспевал за хозяином. Только замахнется Никита Сергеевич, а живот его в сторону тянет. Сбился очень скоро с ритма и в сердцах косу бросил.

Позднее дядюшка Шарль скажет корреспондентам:

— У месье Хрущева уверенные движения настоящего косца, но, поскольку он тучный мужчина, это ему мешает косить.

Эйзенхауэр также проснулся рано. Самолет ровно скользил над Атлантическим океаном, а над горизонтом огромным багровым шаром вставало солнце. Президент позавтракал и еще раз посмотрел заготовки своих выступлений в Париже.

По той же красной дорожке, что вчера Хрущев, он прошел мимо строя почетного караула французской гвардии и зачитал бесцветное заявление перед толпой журналистов. Потом сел в лимузин американского посла Хоугтона и направился в его резиденцию на авеню де Иена. Гертеру он напомнил: если Хрущев поднимет вопрос об У-2, надо предложить обсудить это приватно.

В 11 часов Хрущев прибыл в Елисейский дворец. Военный оркестр сыграл торжественный марш. Ярко разодетые, как петухи, кавалеристы из французской гвардии в белых лосинах отсалютовали ему, подняв сабли к кирасам, украшенным перьями. По широкой лестнице он поднялся во дворец, где его уже встречал президент Франции.

Внешне де Голль походил на многочисленные карикатуры на него, которые публиковались в прессе. Со стороны могло показаться, что этого человека волнует только одно — как бы не уронить свое превосходство и достоинство. Еще в 1957 году он заявил, что эпоха гигантов в политике прошла. Когда спросили его мнение об Эйзенхауэре, Хрущеве и Макмиллане, то в отношении первых двух он был весьма краток: они идиоты, а в отношении последнего просто махнул рукой. Себя самого он считал исключением из правила.

Теперь они сидели друг перед другом — величавый, как монумент самому себе, президент Франции и весь округлый, в плохо пошитом костюме председатель Совмина, похожий, скорее, на крестьянина, случайно очутившегося в этих роскошных залах.

— Мы долго готовились к этому совещанию, — начал Хрущев, — и возлагали на него большие надежды. Но инциденты, которые имели место девятого апреля и особенно первого мая, породили у нас другие мысли. Они показали, что один из участников совещания стремится торпедировать возможность достижения согласованных решений по острым международным вопросам.

Де Голль слушал с каменным лицом. О полетах У-2 он хорошо знал. Накануне американские специалисты, приехавшие в Париж, рассказали ему, какую информацию собирали эти самолеты. И не просто рассказали, а показали, разложив перед президентом карты Советского Союза. Де Голль, вооружившись лупой, с интересом разглядывал отснятые военные объекты.