Франческо Пастура - Беллини

Путь, пройденный от «Адельсона» к «Бьянке», был не столь уж долгим, но неповторимое беллиниевское своеобразие уже определенно проявилось в характере музыки — «мягкой, нежной, ласковой, печальной, обладавшей к тому же своим секретом — способностью пленять сразу же, непосредственно, а не с помощью каких-то особых ухищрений…». Должно быть, тогда-то Дзингарелли и не удержался, сказав своим младшим ученикам: «Поверьте мне, этот сицилиец заставит мир говорить о себе».

Однако в то время, как Дзингарелли хвалил наперед музыку своего ученика, другой преподаватель Колледжа, присутствовавший на репетициях «Бьянки», находил в беллиниевской партитуре ошибки в гармонии. Это был Пьетро Раймонди, которого вместе с Лоренцо Руджи недавно назначили преподавателем гармонии на место Джакомо Тритто. Бесспорно эрудированный контрапунктист, он был отличным ремесленником, для которого искусство означало не столько творчество, сколько конструирование музыки в соответствии со строгими правилами классической школы.

Замечания, высказанные Раймонди по поводу одной из сцен «Бьянки», не могли не дойти до Беллини. Но если в тот момент, очень занятый, он не ответил на них, как обычно вулканическим взрывом, то навсегда запомнил оскорбление, которое хотел ему нанести Раймонди во имя соблюдения школьных правил. И позднее, когда подобная же история повторилась с «Пиратом», Беллини резко реагировал на нее в письменной форме, утверждая, что Раймонди, как прежде, так и теперь, «ничего не понял», и, призвав в свидетели своей правоты их общего учителя маэстро Тритто, попросил (через Флоримо) своего красноречивого друга Котро сделать так, чтобы «всему Неаполю стала известна глупость этого всезнайки квинт и октав…».

И синьор «Р…» был заклеймен навечно.

О том, как прошла премьера «Бьянки и Джернандо», кроме сведений, сообщаемых Флоримо, существуют еще два серьезных свидетельства. Одно принадлежит Доницетти, другое — Пачини. Доницетти, очевидно, под впечатлением, полученным накануне вечером на генеральной репетиции, с искренним восхищением написал на другой день своему учителю Симону Майру: «Сегодня вечером в Сан-Карло идет «Бьянка и Джернандо» (не Фернандо, потому что это грешно) нашего Беллини. Первое произведение — прекрасное, прекрасное, прекрасное, еще и потому, что это его первая работа. Она даже слишком прекрасна, и я почувствую это через две недели, когда здесь пойдет моя опера…»

Пачини, вспоминая этот же эпизод примерно лет через сорок, выбирал более осторожные выражения: «…имела успех если не восторженный, то несомненно очень большой…» Флоримо к восхищению Доницетти и лицемерию Пачини добавляет факты, беспристрастно отмечая успех оперы, — он был «полный» и «аплодисменты, которые (Беллини) получил, были единодушны, непроизвольны и по-настоящему воодушевляющими». Опера, добавляет Флоримо, выдержала «не менее 25 представлений».

Два года спустя Беллини, вспоминая в письме к Флоримо о неаполитанском успехе «Бьянки», писал: «Я хорошо помню это, да и ты, наверное, тоже, что после «Бьянки» меня желали видеть во всех домах Неаполя…» Во всех за исключением одного — того единственного дома, куда Беллини хотелось войти, чтобы остаться там навсегда: дома судьи Фумароли, по-прежнему недоступного для него.

Должно быть, это был единственный случай, когда Беллини не придал значение успеху, благодаря которому сразу же был принят в высшем неаполитанском обществе. Ему гораздо важнее было дать понять судье Фумароли, что он кладет к его ногам свой успех, завоеванный в Сан-Карло. И преподнести этот подарок снова был послан художник Марсильи — ему было поручено просить у супругов Фумароли руки Маддалены от имени музыканта, «который с триумфом выступил в Сан-Карло».

Добрый Марсильи обнаружил, что столкнулся с редчайшим случаем упрямства. Эхо сан-карловского успеха Беллини долетело и до Фумароли, но «оно нисколько не тронуло родителей Маддалены…», которые «отказали и во второй раз, по тем же причинам, что и прежде»: «успех этот, восторженный отзвук которого еще слышен, никак нельзя считать твердым положением…»

«Когда же, — продолжает Флоримо, — Марсильи объяснил, что надежды на будущее рисуются самые блистательные, они дали понять, что слишком мало верят в это и с трудом…» После такого заявления, единственной целью которого было, по-видимому, желание оскорбить все самое святое, что было в устремлениях молодого человека, и которое так или иначе не оставляло никакой надежды на возобновление разговора даже в отдаленном будущем, посланцу не оставалось ничего другого, как, вежливо поклонившись, удалиться.

Добрый Марсильи так и сделал. И поначалу почувствовал облегчение, но потом понял, что ему предстоит другая, не менее трудная задача — сообщить Беллини об этом втором, еще более унизительном отказе.

«Помню, — рассказывает Флоримо, — мы вместе с Беллини ожидали, чем закончится миссия Марсильи, и можно себе представить, с каким волнением. Но едва Марсильи появился, Беллини сразу же понял по его лицу, хотя тот и пытался скрыть, что результат несчастливый. Я увидел, как он побледнел, услышав слова, подтвердившие его опасение, увидел, как его охватила дрожь. Но вскоре он собрал всю свою волю и, пожав мне руку, заверил, что будет продолжать борьбу и победит…» Как он собирался это сделать, было известно тогда только ему одному. Флоримо и судья узнали об этом спустя два года.

Со дня премьеры «Бьянки и Джернандо» — 30 мая 1826 года — до отъезда Беллини из Неаполя 5 апреля 1827 года прошло примерно одиннадцать месяцев, и нам неизвестно, как провел их музыкант. Флоримо молчит, и вместе с ним молчат все остальные биографы, даже не отмечая, хотя бы из любви к хронологии, этот период, который остается самым большим пробелом в беллиниевской биографии. Определенно известно, что жил он тогда в качестве гостя в Колледже Сан-Себастиано, но чем он был занят все это время? Писал ли музыку? Какую? Работал? Над чем? А может быть, эмоции, пережитые на премьере «Бьянки», и другие, более сильные волнения, вызванные отказом судьи Фумароли, так болезненно подействовали на него, что он занемог и у него пропало всякое желание писать музыку? Или, может быть, он вел переговоры о сочинении новых опер для Сан-Карло, Нуово или Фондо, либо уже тогда надеялся заключить контракт с театром Ла Скала? Все эти вопросы остаются без ответа. Другие сведения, имеющиеся у нас об этом периоде, весьма скудны и не все связаны с Беллини, но за неимением ничего лучшего приходится удовлетвориться ими.

Тогда же, в мае, Франческо Флоримо был назначен архивариусом Музыкального колледжа, и должность эту он будет достойно занимать более шестидесяти лет, основав одну из самых богатых и значительных музыкальных библиотек в мире. Партитура «Бьянки и Джернандо» была напечатана другом Беллини Гульельмо Котро, который сделал это за свой счет.