Варнава Гефсиманский - Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита [Житие, письма, духовные поучения]

Батюшка, глубоко тронутый этим чествованием, поспешил ответить словом, исполненным чувства подлинного смирения:

«В настоящий день, дорогие мои братья и сестры, когда я вижу вас собравшимися здесь, мне невольно вспоминается один священный рассказ. Этот рассказ записан в Библии, и в нем передается то, как однажды народ еврейский чествовал и прославлял подвиги своего великого царя и пророка Давида, победившего с помощью Божиего гордого и ненавистного Голиафа. И вот когда он вместе с Саулом возвращался с поля брани, то еврейские женщины из всех городов израильских выходили ему навстречу и пением, ликованиями и радостными восклицаниями приветствовали победителя. Они возглашали: „Давид победил десятки тысяч!“

Когда я теперь обращусь от этого рассказа к себе и подумаю о том, что это вы меня чествуете, то я не нахожу ответа на этот вопрос. Душа моя пуста, нет у меня личных добрых дел! Если вы и видите теперь эту благоустроенную обитель, то это ведь не я ее создал. Это все устроил Господь и устроил исключительно вашим содействием, возлюбленные братья и сестры. Вы принесли сюда свои сбережения — вы, а не я украсили дом Божий подобающей ему честью. Моего же здесь ничего нет.

Так за что же вы приветствуете меня? Вы говорите о том, что я пятьдесят лет прожил в монашестве. Но какая в этом моя заслуга?! Все от Бога. Господь призвал меня и успокоил в монастыре. Он же подавал и подает мне силы в борьбе со страстями… А сам я — ничто! Если я сказал бы что-либо в похвалу себе, так это только то, что я последний из людей. О себе же не похвалюся, токмо о немощех моих [41] 2 Кор. 12, 5. . Вы говорите, что я назидал вас своим словом. Но я никогда ничего не говорил от себя, а всегда из слова Божия и отеческих писаний.

Итак, Давиду вполне по заслугам были возданы честь и слава от жителей Иудеи за избавление их от врагов, и я не нахожу и не имею у себя никаких заслуг и вижу одни только немощи. Только ваша любовь, дети мои возлюбленные, не замечает или не хочет видеть этих моих немощей. Вот за эту-то вашу любовь ко мне я и благодарю Бога в настоящий день, как и всегда. Благодарю Царицу Небесную, Владычицу нашу, нашу Помощницу и Покровительницу сей святой обители, ныне, в день праздника Ее, собравшую всех нас сюда. Благодарю и вас всех, мои дорогие братия и чада о Господе, за все, за все, в чем сказалась ваша любовь ко мне, недостойному ни любви, ни почтения, ни этих приношений. По своему недостоинству я и не желал бы никогда быть виною настоящего торжества. Но с любовью принимаю эти дары любви вашей и с благоговением лобызаю этот святой образ Пречистой, этот святой крест и Святое Евангелие.

Мое последнее слово к вам — это просьба о молитве. Молитесь обо мне, да устроит Господь душу мою в Своих обителях».

Юбилейное празднование по своей скромности и неподдельной искренности носило семейный характер. Как приветствуют дети своего горячо любимого отца или ученики своего уважаемого наставника, так тепло и задушевно почтили своего наставника-старца его духовные дети.

В течение пяти лет перед своей кончиной иеромонах Варнава посещал Иверскую обитель особенно часто. Он как будто торопился при жизни упрочить ее внутреннее и внешнее благолепие, потому и старался наблюдать за всем. Зимой и летом, во всякую погоду, забывая о возрасте и тяготах дальнего пути, не обращая внимания на самочувствие, старец всегда ездил налегке и в дороге так же мало заботился об удобствах, как и в скиту. Но Господь хранил батюшку: он никогда не жаловался на недомогание и удивлял всех необычайной для своего возраста выносливостью и бодростью.

Неудобства путешествия на лошадях, особенно в осеннее ненастье или в крещенские морозы, нередко и молодых спутников старца доводили до изнеможения и заставляли подумывать об отдыхе; а батюшка, бывало, не только не показывает виду, что нуждается в отдыхе, но еще и по приезде в обитель тотчас же принимается за свои обычные труды. Он прилагал много усилий для одоления немощей плоти, и его, конечно же, подкрепляла помощь свыше. Но телесные силы старца постепенно таяли, что замечали многие. Отец Варнава чувствовал это и сам; он сознавал приближение окончания земного поприща, а потому из его уст все чаще слышалось в последнее время, что «он ведь не вечен и нужно ко всему готовиться обители, которую он вручает Матери Божией».

Хотя окружающие видели, как убывали силы старца, но обычная веселость его нрава не допускала и мысли, что скоро уйдет он на вечный покой. Батюшка щадил своих «деток», стараясь потихоньку, понемногу готовить их к разлуке с ним.

Недели за три до кончины он сказал, между прочим, двум бывшим у него монахиням, как бы предуказывая на свою предсмертную болезнь: «Все в воле Божией, а человеку совсем нечем гордиться. Вот потеряет человек зрение, ослабнут у него руки, — при этом он указал на свои глаза и руки, — куда же он тогда годится?! Вот говорят про меня, что я вашу обитель выстроил. А разве это все я сделал? Моего тут нет ничего. Матери Божией так угодно было. Она и посылала добрых людей». Тогда же он прибавил: «Скоро у вас будет большой переворот». Эти последние слова свои о предстоящем в обители перевороте он повторил два раза, добавив при этом: «Помни, дочка, я не ошибаюсь, скоро у вас будет большой переворот». Но все это понималось тогда по-своему, никому и в голову не приходило спросить его о смысле сказанного. Да и последовал ли бы ответ на такой вопрос?..

Он несколько загадочно говорил и раньше, например: «Скоро поеду к Царице». Или же с обычной шуткой промолвит, бывало: «Ну вас, надоели вы мне, уйду от вас в затвор и больше ездить уж не буду…» Эта неизменная в устах его ласковая шутка, относительная бодрость старца имела и своим следствием то, что никто почти и не думал о близкой разлуке с дорогим «кормильчиком».

Но в последние годы даже внешность старца свидетельствовала все-таки об истощении жизненных сил. Однако многолетний навык держаться бодро, быть благодушным, каких бы это ни стоило усилий, приводил к тому, что все окружающие питали надежду, что дорогой, любимый старец еще поживет. До семидесяти лет иеромонах Варнава старел как-то незаметно, но за последние пять лет он сильно изменился, осунулся, стан его сделался согбенным, походка усталой, слух стал плохой, речь — невнятна для непривычного уха, прерывистая от тяжелого ускоренного дыхания. Но, несмотря на крайнее телесное изнеможение, старец до самой кончины сохранил благообразный вид, и внешность его производила на всех приятное впечатление. Он был среднего роста, телосложения довольно крепкого, несколько сухощавый, убеленный сединой. Черты его весьма привлекательного лица были правильны: высокий, без морщин, лоб, тонкий прямой нос и светлые, живые, изжелта-серые глаза, обрамленные лучистыми морщинками. Цвет лица его, обычно старчески-бледный, иногда становился бледно-розовым, а во время богослужения казался чрезвычайно просветленным. Голос он имел звонкий, приятный для слуха, выразительный. Некоторое время в скиту он был певчим, канонархом и читал Апостол.