Варнава Гефсиманский - Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита [Житие, письма, духовные поучения]

Предсмертная болезнь старца (острый катар верхних дыхательных путей) обнаружилась и проявилась в конце января 1906 года сначала в упадке физических сил, головной боли и слабости зрения. 30 января отец Варнава едва смог принять посетителей, чувствовал сильное утомление. Одной бывшей у него в то время сестре из Иверской обители он сказал с обычной своей ласковой шуткой: «Да хоть ты-то не мотайся тут, поезжай, не до тебя мне!» На другой день, 31 января, батюшка выехал (уже в последний раз) в Выксу в сопровождении троих духовных детей. «По дороге от Мурома к монастырю отец Варнава, — рассказывал один из тех его спутников, — был довольно весел и, по обыкновению, шутил с монастырским кучером: „Мы тебя все беспокоим, ты бы теперь пил чай, а тут надо ехать. Надоели мы тебе; ну, скоро уж не будем тебя беспокоить“».

Приехав в обитель, старец пошел к себе в келлию. На этот раз он уже не скрывал от сестер, что не совсем здоров: «Голова болит, и в глазах темно…» Больно отозвались эти слова в сердцах сестер, встречавших его. Тогда же потребовали к нему сестру-фельдшера, и батюшка сам делал себе примочки на глаза. А потом, несмотря на недомогание, он все-таки пошел в церковь к повечерию и сам, по обычаю, хотя с великим трудом, совершил одевание двух послушниц в монашеские одежды. Затем старец прошел в новый Троицкий собор, осмотрел его и сделал некоторые распоряжения относительно недоделанного. Тут же он просил своего преданнейшего духовного сына и друга г. К-ва устроить монашеские места для монахов в этом храме. Взглянув на паперть, которую он собирался переделывать, и на этот раз все не решался дать благословение на ее слом. В конце концов сказал: «Ну, там увидим, что вторая неделя покажет, а пока оставить это».

Отсюда прошел он в настоятельские покои, где было предложено ему и гостям подкрепиться трапезой. Отец Варнава немного посидел за столом, но почти ничего не ел и, не дождавшись окончания ужина, вышел из-за стола со словами: «Ну вы кушайте, а я немного отдохну» — и лег в гостиной на диване. Сестра-фельдшер опять стала делать ему примочки на глаза.

Окончив наскоро ужин, все — и гости, и сестры — встали со своих мест со смутной тревогой на душе за отца Варнаву и вошли к нему в гостиную. А старец лежал навзничь, бледный, обессиленный приступом жара, с компрессом на голове. Вид его в таком положении со сложенными на груди руками настолько поразил всех, что, с трудом удерживаясь от слез, сестры невольно опустились возле него на колени.

Иеромонах Варнава не видел этого, но он чувствовал, что вокруг него происходит, и поспешил утешить и ободрить своих «деток», начав едва-едва внятный разговор с ними. Но от жара батюшка часто впадал в забытье.

Но вот, благословив звонить ко всенощной, старец быстро приподнялся и стал надевать наперсный крест и клобук, собираясь в церковь. Сестры просили его дать себе отдых и не ходить в церковь, чтобы не застудиться, но он решительно заявил, что будет служить всенощную и обедню. « А Евангелие-то за меня прочитают, — с грустью добавил он, — сам-то я почти не вижу ничего…» Поднявшись с дивана, батюшка не устоял на ногах и опять присел, бессильно склонив набок пылавшую от жара голову. Неимоверных усилий стоило ему преодолеть немощь и пойти в храм Божий ко всенощной, во время которой он выходил на литию и полиелей и, еле-еле передвигая ногами, в последний раз совершил с диаконом каждение всего храма.

Трогательно и поучительно было видеть этого труженика Божия, тихо, в самоуглублении движущегося и кадящего святым иконам и предстоящим. Окончилась продолжительная праздничная служба. Старец, едва держась на ногах, преподал благословение всем до единой сестрам и удалился к себе, спокойный за сестер, что они теперь не будут скорбеть: он послужил, хотя Евангелие и молитвы сам читать не мог.

После ранней обедни у Святых врат собралась толпа сестер. Все ждут новостей о родном батюшке, ловят каждое слово. Но вот показались сани: это он едет. «Господи, слава Тебе!» — облегченно вздыхают сестры и с радостью спешат к нему навстречу. Побывав у новых сестер, одетых им накануне в иноческие одежды, преподав им благословение и слово назидания, батюшка пошел в покои настоятельницы. Здесь на тревожные расспросы он отвечал, что теперь чувствует себя несколько лучше, только глаза все застилает, даже на часах не видит времени. Затем он приказал подать ему Канонник с крупной печатью, но печально заметил, что видит только одни строки, а слов разобрать не может. «Грехи мои разболелись ныне, даже и за обедней не был!» — скорбно пожаловался батюшка на самого себя. «Надо, непременно надо служить позднюю обедню, а то монашки заскорбят», — решительно сказал он в ответ на просьбу матушки игумении поберечь себя. Просили его остаться в обители еще хоть на денек, но он и это отклонил, говоря: «Ну, уж теперь имейте меня отреченна! Я сегодня же уеду, а вас всех вручаю Царице Небесной. Мне необходимо съездить в Петербург проститься со всеми и поблагодарить этих добрых людей… Теперь последние дни перед масленицей, а тогда уже неудобно будет монаху выезжать…»

И старец исполнил свое намерение: сам отслужил позднюю обедню и в тот же день уехал в Петербург…

Перед отъездом он вошел в Иверский собор, чтобы (в последний раз!) помолиться здесь перед образом Царицы Небесной и вручить Ей свою обитель, затем преподать сестрам христианское прощение и последнее в жизни сей благословение.

Помолившись в святом алтаре и приложившись к иконе Божией Матери, старец в епитрахили стал на амвоне, чтобы прочесть разрешительную молитву, как он совершал это ежегодно перед наступлением Великого поста. Все склонились к церковному помосту, склонился и сам старец, а молитву прочел и сделал отпуст вместо него отец Иоанн — духовник обители. Началось прощание батюшки со своими чадами, прощание последнее — навеки!

Благословляя каждую подходившую сестру, старец неспешно, истово осенял ее крестным знамением, а иных удостоил при этом и слова своей отеческой ласки. А певчие тихо пели его любимые «На реках Вавилонских…» и «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче».

Преподав всем благословение, отец Варнава из храма прошел к Святым вратам, сверх обыкновения своего, миновав Успенскую церковь и не простившись со своей матушкой (не побывал у нее на могилке), как он делал всегда. Окруженный своими «детками», батюшка горячо молился в Святых вратах пред иконой Вратарницы за свою обитель… А затем, с последними звуками многолетия, «кормильчик» сел в сани, чтобы оставить свою обитель навсегда…

В Петербурге старец с раннего утра, часов с 6–7, и до глубокой ночи ездил по городу, посещая своих духовных детей и проводя в квартире каждой семьи не более десяти-пятнадцати минут. «В большой деревне (так называл батюшка Петербург) народ все хороший, добрый. Любят там меня; да ведь и я их очень люблю», — не раз говаривал он. И действительно, по рассказам самих петербуржцев, старец всегда был для них желанным гостем. Как и всегда, заранее оповещенные батюшкиным келейником о дне приезда старца все его почитатели уже были к тому времени в сборе и готовились принять дорогого гостя.