Ирина Кирилюк - И каждый вечер в час назначенный...

Актриса хорошо чувствовала комедию! Я помню ее блестящую Фрозину из пьесы Мольера «Скупы». Шедевр! Там были и художественная легкость, и ирония, и ум, и талант. И несмотря на некоторую полноту (этакая кустодиевская красавица), рождалось ощущение, что она легка, как пушинка. Я играла с Лидией Ивановной в спектакле «Даходнае месца» по пьесе Островского, где у нее была роль Кукушкиной. Даже Малый театр мог бы позавидовать ее исполнению. На образ работало все — пластика, великолепная походка, своеобразная речь — все в единстве! Удивительным образом актриса всегда могла отыскать в своих героинях что-то новое и выражала это по-актерски смело, свободно, широко, научившись выбирать и пристрастно подчеркивать главное, что ее волновало в их судьбах.

Конечно, Ржецкая — это уникальное явление. Но мне все же кажется, что она осталась как бы полураскрытым талантом. Критики скуповато писали о ее творческих находках, а они были поразительны. И теперь, оглядываясь, казалось бы, на гармонический актерский путь актрисы, на яркие вершины этого пути, приходится все же признать, что не так он был гармоничен по отношению к ее таланту. На сцене ее талант не был исчерпывающе использован.

Объективно, Ржецкая была актрисой настолько крупного дарования и собственной темы в искусстве, что имела полное право на спектакли для нее поставленные. Но ни одна из прославленных ее работ не была задумана руководством театра как спектакль ради Ржецкой. Актерски она могла расти только в границах творческой дисциплины Купаловского театра. Ржецкая была героиней театра, но... в ансамбле исполнителей, играющих прежде всего пьесу, а не роли. Мне обидно, что Лидия Ивановна не сыграла ни одной (!) главной роли. А как блестяще смогла бы Ржецкая вопло­тить все свои природные данные, например, в Вассе Железновой.

Васса Железнова — это ключ к Ржецкой. Можно только представить: громадная, мощная, загнанная в усло­вия злобного ничтожества окружающих — ее Васса могла бы стать одной из актерских вершин Купаловского театра. Ржецкая обладала сильным, властным характером с мощ­ным темпераментом, который не плюсовался на сцене, а, наоборот, сдерживался. Но каждую минуту зритель чув­ствовал, если эта актриса «выпустит на волю» себя. О-о-о-о!.. Не приведи, Господь!.. Театр взорвется, и актеры полетят со сцены в разные стороны. Но Ржецкая крепко держала себя в руках и поэтому была сильна и мощна. Выплескива­лась лишь небольшая ее часть, а дальше прятался громад­ный айсберг чувств, страсти, мощного темперамента... На­ружу выходили только сила и воля.

Многие годы Ржецкая играла «народно-крестьянские» образы, попросту говоря, «сидела на белорусских бабках», правда, великолепно воплощая их в спектаклях, но ведь в ней была запрятана такая драматическая пружина... Мне кажется, что Рахленко, будучи главным режиссером, имел полное право поставить для Ржецкой хотя бы одну пьесу. Почему-то для Алисы Коонен Таиров смело ставил пьесы, и это считалось вполне нормальным, а поставить для Ржец­кой — никому и в голову не приходило! В купаловском коллективе была абсолютно иная атмосфера. Прежде всего, это была общая семья, в которой Ржецкая являлась еще и председателем месткома.

Лидия Ивановна все время ходила по каким-то инстанциям и ведомствам, требовала для актеров ставки, звания, квартиры... И если Ржецкая, например, кому-то пообещала, что пойдет к министру и будет просить комнату, потому что у актеров родился ребенок и они живут где-то в закуточке, то она действительно шла, настойчиво просила и добивалась своего. Ведь неслучайно Лидию Ивановну все называли за глаза просто и по-домашнему «мама Лида». Прошло столько лет, а в театре не появилось ни «мамы Лиды», ни «мамы Ляли», ни какой бы то ни было другой мамы.

А какая она была прекрасная кулинарка! Каждый год, в апреле, мы постоянно ходили поздравлять ее с днем рождения, и я, как ребенок, искренне наслаждалась ее воздушми пирожками. Грациозная Татьяна Алексеевна все время меня одергивала: «Зина! Ты уже достаточно «укрепила свою талию. Куда больше?»

С Лидией Ивановной я не однажды жила на гастролях в одной комнате и видела, как эта хозяйственная и внима­тельная женщина была беспощадна к тому, что «не вплета­лось» в нормальную жизнь Купаловского театра.

Человек архидисциплинированный, точный и обязатель­ный, Ржецкая не могла терпеть беспорядка и была настоя­щей грозой пьяниц. Подобно Фаине Раневской, она умела как-то эффектно зажимать губами сигару: «Мы выгоним всех пьяниц каленым железом. Здесь вам не место!..» Это было жестко, но принципиально. С ней двух слов не говори. Разве можно забыть, как она в образе «грозной Кабанихи» стояла у служебного входа, «блюдя» нравственную чистоту после премьеры? Молодой Геннадий Овсянников постарал­ся быстренько, бочком прошмыгнуть куда-то в сторону.

— Гена! Подойди сюда!.. Дыхни!

— Х-х-х...

— С-с-сукин сын!!!

Все. Комментарии были излишни. Если Ржецкая чего-то внутренне не принимала, то боролась с этими проявлениями беспощадно. Хотя временами и ей порядочно доставалось. Мало того что ее второй муж, Леонид Рахленко, был не белорус, так он еще и моложе почти на десять лет. «Ну куда это годится?..» А один о-очень известный белорусский критик (царствие ему небесное) публично бросил фразу: «Вместо помощи театру Ржецкая и Рахленко создают обстановку семейственности и групповщины».

Что говорить... Всего хватало, но досадно, что несмотря на, казалось бы, прочное положение в театре, Ржецкая, к великому сожалению, так и не смогла до конца реализовать свои творческие возможности.

Вспоминаю наши гастроли в Польше. Это был 1955 год. Известная польская актриса Ядвига Хайнацка, посмотрев ее Кукушкину, с грустной интонацией сказала:

— Матка Боска! Какая актриса!.. Какая могла бы быть пани Дульская! И она в вашем театре абсолютно не раскрыта. Почему?..

Действительно, почему?..

Ржецкая была яркой актрисой первого поколения купаловцев, и я надеюсь, что со временем наши уважаемые критики напишут об этом удивительном человеке свои творческие исследования.

***

Ее муж, Леонид Григорьевич РАХЛЕНКО, был не менее крупной фигурой среди звезд Купаловското театра. Помню, как Мирович рассказывал... (Что делается? Я не помню, какие вчера таблетки пила, но зато ярко помню многие страницы довоенного времени.) Так вот, Мирович рассказы­вал, как в 1929 году, после Ленинградского театрального института, в БДТ-1 приехал актер очень хорошего роста, статный, красивый, с четкой дикцией и умными глазами. Евстигней Афиногенович попросил его сделать этюд «обезь­яна в клетке». Что вытворял Рахленко, не поддается никакому описанию! Мировичу казалось, еще чуть-чуть, и «гэта малпа» не постесняется забраться на стол комиссии. Его приняли единогласно.